Он попытался дышать носом, но лишь выдул крупный кровяной пузырь.
– Наверное, следует быть благодарным, что он защитил меня от всего этого… правда, протоколы следовало прятать лучше, да… но протоколы – это одно, а видеть самому – другое. Мне было десять, когда родителей… ушли. И из отчета следователя, да… если бы раньше, многие остались бы живы. Но да, я везунчик, если разобраться. Глебу пришлось сложнее. Они воевали оба. Герои, да… и работали по той, первой волне, когда стало понятно, что война не всех готова отпустить. И по второй… и после собрали немалый архив. Я в свое время провел в нем изрядно времени, пытаясь понять. Так вот… кто-то сошел с ума быстро и явно, кто-то сходил долго, медленно и незаметно для окружающих. Сейчас… из тех, кто воевал, не осталось никого.
– А ваш дед?
– Его держали при короне. Тоже мало хорошего, – Александр поморщился. – Но тогда, полагаю, сочли, что он более ценен, нежели мой отец. Или, подозреваю, мой отец рвался опробовать некоторые свои наработки.
Он помрачнел и скомкал полотенце.
– Не спеши, – Ольга села рядом. – Дай посмотреть… не бойся, ты мне мало интересен.
– Вот и отлично.
– Я, в конце концов, слишком эмоциональна, чтобы соблюдать какие-то там договора…
– И злопамятна.
– Все женщины злопамятны…
– Это да… – согласился Земляной, но отстраняться не стал.
– Вот так, сиди, – она перевернула полотенце. – И не шевелись. Ты знаешь, что твое тело в отвратительном состоянии? Я, конечно, не сказать, чтобы дипломированный целитель… матушка была категорически против…
– Почему?
– Потому что это ниже нашего достоинства, работать в какой-то там лечебнице. Что люди скажут?
Она передразнила холодный тон матери, и Александр фыркнул.
– Но кое-что умею… вот ты знаешь, что у тебя язва?
– Сейчас даже не одна.
– Ага… и вот сердце в отвратительном состоянии… нервная система…
Александр попытался вывернуться, но ему не позволили.
– От меня еще никто не уходил, – сказала Ольга. – Стало быть… получается… что все умерли?
– Да.
– И… темных почти не осталось?
– Да.
– И поэтому школа нужна?
– И поэтому тоже. Только… теперь нас боятся. Не скажу, что вовсе безосновательно, но… многие умения утрачены, знания… семейные книги остались, но в них будет едва ли половина. Если оставить, как оно есть, то через пару десятков лет останутся лишь стихийные самоучки, а это… неправильно.
Анна пошевелила пальцами ноги.
Послушались.
Она осторожно провела ладонью по голени, пытаясь понять, насколько окаменела мышца. Кажется… все не так и плохо.
Определенно, неплохо.
– Вместе с тем многие, кто помнит эту волну безумия, кого она задела, просто боятся брать учеников. Среди темных полно тех, кто думает, как простые люди, что, если темных не останется, всем будет лучше.
– Но ты не уверен? – пальцы Ольги едва касались висков, но меж тем Анна видела тонкие нити света, уходящие в сгорбленную фигуру мастера.
И нет никакого противостояния.
Тьма не мешает свету.
А он не препятствует тьме, позволяя лечить истерзанное тело. Тьме ведь тоже нужно воплощение.
– Нет. Ничто не уходит бесследно. И проклятия останутся, и твари. И думаю, что-то иное. Она ведь не исчезнет, она преобразуется, и как знать, во что. Поэтому мы с Глебом и решили. Сначала небольшая школа, а там… быть может, получится, если не вернуть, как оно все было до войны, но хотя бы сдвинуть.
– Получится, – уверенно сказала Ольга.
И руки соскользнули на шею.
Александр наклонился.
– Если куртку снимешь, мне будет легче.
Он молча стянул.
– Вот так… знаешь, не все рубцы зажили.
– Не трогай.
– Я могу…
– Это печати. Они сами закроются, просто… не трогай, – он не приказал, попросил, и Ольга убрала руки. Вздохнула и сказала:
– У меня есть деньги.
– Деньги и у меня есть. Единственное, в чем у нас никогда не было недостатка, так это деньги. Их хватит на десяток школ. Беда в том, что учить в них некому. Да и… это не первый город, в котором мы пытаемся зацепиться. Из предыдущих нас мило выпроваживали. Здесь, кажется, на вилы поднимут…
Он растянулся на траве, сунул руки под голову и закрыл глаза.
– Может, – тихо сказала Анна. – Вам в дом пройти?
– Зачем?
– Спать в саду неудобно.