…вдох.
И выдох. И руки на плечах, такие теплые, горячие даже. Тьма больше не пугает, Анна и не знала, что та способна быть настолько уютной.
…она шептала о покое.
Близком.
Разве Анна сама не желала его? Разве…
…нет.
Спи.
Слой за слоем, укутать бережно, обещая, что придет час и все оковы спадут, и тогда проклятье получит то, что ему обещано. Нет, не Анной, но… если и так… пусть спит.
– Вот так, правильно… а теперь печать.
– Я не умею ставить печати, – свой голос тоже звучал престранно.
– Вам и не надо уметь. Просто представьте, что вы подносите палец и им запечатываете.
Это несложно.
Оказывается.
Анна не знала.
– Вот так, а теперь выходим. Не спешите. Разговаривайте со мной. К слову, у вас совершенно великолепный сад, но мне кажется, вам не помешает нанять помощника.
– Не помешает, – теперь Анна почти потерялась. Тьма была повсюду. Она окружала Анну подобно туману, она ластилась, она обещала, что сумеет позаботиться. – Но я… сложно схожусь с людьми.
– Понимаю.
– Да и найти кого-то, кто бы… кто ко мне пойдет?
– Кто угодно, если вы позволите, вот так… ближе и ближе. Вам нравится Глеб?
– Да, – оказывается, во тьме совершенно невозможно лгать. Точнее Анне не хочется. К чему тратить время на такие глупости.
– Сильно?
– Да.
– Он хороший человек, но… – чужой вздох тревожит тьму. – Вы не отвлекайтесь, вы тянитесь ко мне. Чувствуете мои руки?
Нет.
Или… тени тепла, и собственное Анны тело наливается тяжестью, появляется боль.
– Я знаю. Его отец тоже убил его мать.
– И не только ее. Да и… смерть – не худшее, что там случилось. Та война, о которой мы не помним, многих изменила, – голос теперь звучал близко, пожалуй, еще немного и Анна вернется в себя, но тогда – она это знала – разговор останется незаконченным. – Я много думал. Собирал… данные. Знаете, тяжело жить, зная, что рано или поздно ты превратишься в человекоподобную тварь, одержимую желанием мучить близких.
– И что?
– И то, что до войны мастеров было в разы больше. Даже не в разы, в десятки, в сотни раз. В каждом уезде… да что там, уезды, в каждом более-менее приличном городе обязательно сидел Мастер…
Боль по-прежнему была, но… терпимая.
– В Петергофе, если верить записям, имелось целое представительство, да и частных жило с пару сотен… сейчас нас всего сотни две осталось.
– Война?
– Не только… да, многие погибли, но… думаю, дело не только в смерти, – руки убрались с плеч, и Анне это категорически не понравилось. – Сразу после войны провели перепись. Уцелело порядка трех тысяч. Мой отец воевал. И отец Глеба. Да и кто не воевал? На одной стороне, на другой ли… на войне умирают, а значит, таким как мы там самое место. И да… мы тоже не всемогущи. Гибли… почти все и погибли... девять десятых, считай. А те, которые выжили, потом тихо сошли с ума. В этом правда.
– Правда ли? – тихо спросила Ольга, протянув полотенце. – На вот… голову не запрокидывай, к груди прижми. Вот…
Ей было страшно, но она сделала шаг.
Значит ли это хоть что-то?
Сейчас Анна видела мир иным. В нем сплелись свет и тьма. Тьма и свет. И их было поровну. Как она раньше не замечала? Свет это солнце, а тьма – тень под листвой, та самая, которая дарит прохладу. Она прячется на дне пустого кувшина, молоко из которого разлилось и впиталось в корни травы, и в тех самых корнях. Она… есть.
И без нее мир не возможен.
– А в чем еще? – полотенце Земляной взял, стараясь, правда, не прикоснуться к Ольге. – Первый год и пара сотен смертей… самоубийство. Или убийство, а потом самоубийство… или тихое безумие… именно тогда заговорили, что мы опасны. Знаешь, в старых газетах, которые еще до войны… так вот, в них писали о темных, но… спокойно, что ли? О том, что выделен новый класс проклятий. Или вот создан голем, или об артефакторах еще. О полицейских дознавателях. Не о том, что некий Н. в припадке ярости убил трактирщика с семейством, а после устроил пожар, в котором и сгинул.
Анна закрыла глаза.
И открыла.
Повела плечами, убеждаясь, что вновь способна распорядиться собственным телом. Вздохнула. Потерла ногу, которая все еще ныла, но хотя бы чувствовалась.
– Война сняла ограничения. И то, что было запрещено, стало вдруг можно. А потом вновь нельзя… я знаю, что там была кровь, очень много крови… и наверное, многие просто не выдержали.
– Как твой отец?
– Мы с Глебом на этом и сошлись. Правда… у меня был дед, он меня растил. Точнее сперва его жена… чудесная женщина, я плохо помню то время. И ее плохо, но знаю, что тогда я был счастлив. Жаль, что хорошие люди рано уходят. Когда ее не стало, меня забрал дед. Не могу сказать, что он страдал избытком доброты, но хотя бы позволил не видеть, что творится в доме.