Что ей дали молитвы? Она молилась о счастье, но получила мужа-сухаря, который, состругав двух сыновей, абсолютно утратил интерес к физической близости, – и Эмили просто вынуждена была искать утешение на стороне. А что сыновья? Эдриан уехал в Австралию и теперь, подумать только, разводил овец – вряд ли ей было суждено когда-нибудь увидеть его еще раз. Руперт жил в Лондоне, но Эмили встречалась с ним и его женой ненамного чаще, чем с Эдрианом, – даже своих внуков, Сару и Джеймса, она видела лишь дважды.
Если Сесилия отдаст ей Руби, Эмили будет относиться к девочке как к дочери. Она подарит всю свою нерастраченную любовь этой хрупкой сиротке. И, быть может, ей стоит вновь начать посещать богослужения?
Четыре недели спустя, в прохладный солнечный весенний день Руби вышла из ворот монастыря с коричневым бумажным пакетом, перевязанным шпагатом, в руках. За ней следовала заплаканная монахиня. Настоятельница так и не пришла, а Эмили внутрь не пригласили. Глаза девочки сияли. Она была готова к встрече с миром, а ее узкие плечи были воинственно расправлены.
Эмили открыла дверцу своего серого «ягуара» и похлопала по кожаному сиденью. Взявшись рукой за дверцу, Руби с любопытством заглянула в салон, затем спокойно улыбнулась и с видом человека, который всю жизнь ездил в дорогих машинах, уселась на сиденье. Бросив пакет назад, она помахала монахине рукой.
– Я никогда раньше не сидела в машине, – заявила Руби.
– Ни за что не догадалась бы, – сухо бросила Эмили, заводя мотор.
«Ягуар» тронулся с места.
– Тебе грустно? – спросила Эмили у девочки.
– Немножко, – ответила та, сдернув с волос коричневую ленту и расправляя их по плечам. – Но зачем грустить о том, чего уже не вернешь?
– Разумно, но буквально руководствоваться этим принципом во всех своих поступках вряд ли возможно.
– Что такое «принцип» и как это – «буквально»?
– Когда мы приедем домой, я дам тебе словарь, и ты сама посмотришь, что означают эти слова.
– А что такое словарь?
– Увидишь, когда приедем.
Сначала быстрая езда действовала на Руби возбуждающе и одновременно пугала ее. Девочка сжималась на своем сиденье каждый раз, когда навстречу им ехал другой автомобиль, но после того как они несколько раз благополучно разминулись, все страхи были забыты. Руби мало разговаривала, но ее глаза блестели от любопытства – хотя места, по которым они ехали, практически не отличались от окрестностей монастыря, в котором она провела всю свою жизнь. Вокруг тянулись бесконечные зеленые поля, волнистые холмы, неаккуратные живые изгороди, на которых сидели стаи птиц… Они подъехали к селению, скучному даже по сравнению с Абергелем.
– Руби, мы уже в Англии, в Чешире, – сказала Эмили. – Мы только что пересекли границу.
– Вы хотите сказать, что мы в другой стране?! – с изумлением проговорила Руби.
– Да. Пройдет несколько лет, и уже не нужно будет делать такой большой крюк, чтобы попасть в Ливерпуль. Под рекой Мерси проложили туннель, но машины по нему еще не ездят.
– Мать настоятельница сказала, что я буду жить в Ливерпуле. Сестра Фрэнсис когда-то жила там. Она сказала, что Ливерпуль больше Абергеля.
– Намного, намного больше, но ты будешь жить не совсем в Ливерпуле. Мой дом находится в пригороде, в месте под названием Киркби. Завтра мы поедем в город и купим тебе одежду. Я уверена, ты с удовольствием снимешь это ужасное платье.
– Мы купим одежду в магазине?
– Ну конечно, гдё же еще?
Наивность девочки Эмили находила поистине очаровательной.
– Я всегда хотела побывать в магазине! – восторженно выдохнула Руби.
– Дорогая моя, должна предупредить тебя, Ливерпуль – ужасно шумное место. Там полно машин и толпы народу. Не пугайся – в городах всегда так.
– Я никогда не пугаюсь, – заявила Руби, напрочь забыв о том, как лишь несколько минут назад вся сжималась при мысли, что машины могут столкнуться. – Мы скоро приедем?
– Придется еще немного подождать.
Руби хмыкнула. Видимо, поездка уже успела ей наскучить: Англия почти ничем не отличалась от Уэльса. Но когда они приблизились к городу, девочка заметно оживилась, а когда въехали в Ранкорн и заехали на паром, который повез их через поблескивающую Мерси, Руби уже буквально пищала от восторга – в отличие от Эмили, которую пересечение реки на пароме всегда повергало в уныние.
Несколько минут спустя они уже ехали через настоящий лес из высоких дымовых труб, выбрасывающих в небо клубы черного дыма.
– Они такие уродливые, – сказала Руби.
В знак согласия Эмили кивнула:
– Это место называется Виднесом.
– Уродливые, но интересные. Здесь все интересно. Еще далеко до Киркби?
– Уже не очень.
Местность стала более ровной, дома теперь встречались намного чаще. Руби подпрыгивала на сиденье, оживленным восклицанием встречая каждую незнакомую вещь и задавая так много вопросов, что у Эмили в конце концов закружилась голова.
– Что делает тот мальчик?
– Едет на самокате.
– Я никогда раньше не видела самоката. А что это за дом?
– Это церковь.
– Такая большая! Церковь в монастыре была намного меньше. Можно будет в воскресенье прийти сюда на мессу?
– Нет, Руби, это слишком далеко от нас, кроме того, эта церковь не католическая.
– А какая?
– Я не обратила внимания, – ответила Эмили. – Какая-то протестантская.
Тут Руби взвизгнула:
– Смотрите! Что у того человека с лицом?
– Ничего, просто у него борода.
– Он похож на какого-то зверя. Мы уже приехали?
– Почти.
Свернув на подъездную дорожку, ведущую к Брэмблиз, Эмили облегченно вздохнула. Дом принадлежал не ей, а ее сыновьям, и, если бы не это обстоятельство, она продала бы его сразу после смерти Эдвина и переехала бы в более оживленное место: Лондон, Брайтон, даже Париж или Берлин, в котором, как утверждали знающие люди, жить было весьма интересно, даже несмотря на приход к власти Гитлера. Эдвин оставил ей достаточно денег, но она не решалась отказаться от своего дома и снимать жилье, которое соответствовало бы ее запросам. Кроме того, она понимала, что аренда такого жилья будет съедать существенную часть ее дохода.
– Здесь?
– Да, Руби, здесь. – Эмили открыла дверцу и вышла из машины. Взяв свой пакет, Руби последовала за ней.
– Дом не такой большой, как монастырь, – заявила она, как показалось Эмили, с ноткой разочарования в голосе.
– Может, и так, – словно оправдываясь, ответила женщина. – Но он все равно больше, чем многие другие дома. В нем двенадцать комнат, по шесть на каждом этаже – это не считая кухни и двух ванных. Давай войдем внутрь, и тогда ты все увидишь своими глазами.
Войти в пустой дом в сопровождении живой души оказалось неожиданно приятно – прислуга уже успела разъехаться. Испуская громкие крики, Руби стала бегать по комнатам, но Эмили это совсем не раздражало, даже наоборот. Мебель и украшения приводили девочку в восторг, однако когда она добралась до холла, то замерла у большого зеркала и стала рассматривать свое отражение. Она поворачивалась боком и спиной, смотрела на себя через плечо…
– В монастыре зеркал не было, – сообщила Руби, на миг повернувшись к Эмили. – Нам приходилось с наступлением темноты рассматривать себя в оконных стеклах. Когда монашки замечали это, то сердились. «Тщеславие – это грех», – говорили нам. А я считаю, что Бог совсем не против того, чтобы люди следили за своей внешностью, – я так им и говорила.
– И что они на это отвечали? – заинтересованно спросила Эмили.
– Они отвечали, что следить за собой – это одно, но посвящать этому много времени – совсем другое. Я с ними не согласна, но, если я начинала спорить, они злились еще больше… А что это такое? – спросила Руби, указав рукой.