Ребенка Тома – его дочь.
И теперь Оливия испытывала какую-то неудовлетворенность. Ей отчаянно хотелось взглянуть на дочь Тома, чтобы навсегда запомнить, как та выглядит. Оливия понимала, что, если не сделает этого, мысль о дочери не даст ей покоя до конца дней.
Собравшись с силами, Оливия слезла с кровати и, стараясь ступать как можно тише, спустилась вниз. Корзина стояла в зале на полу. Оливия увидела, как крошечная ножка появилась и отбросила пеленку. Потом показалась еще одна ножка, за ней – похожая на маленький цветочек ручка. Ребенок издавал тихие звуки, похожие на птичий щебет. Мадж была в кухне и готовила бутылочку, что-то напевая себе под нос.
Оливия осторожно прошла в зал и опустилась на колени перед корзинкой. Красота голенькой девочки поразила ее в самое сердце: темные кудрявые волосики, темная кожа, напоминающий бутон розы ротик, правильный нос, совсем не приплюснутый, как у большинства детей. Ребенок спокойно смотрел на нее большими голубыми глазами – хотя Оливия где-то слышала, что новорожденные учатся фокусировать взгляд лишь через несколько недель.
– Ты такая красивая, – прошептала Оливия и положила палец в крошечную ладошку.
Девочка с неожиданной силой сжала палец. Когда плоть матери соприкоснулась с плотью младенца, Оливия содрогнулась, и, словно по волшебству, та часть ее души, которая, как она считала, умерла вместе с Томом, вдруг вернулась к жизни. Оливия поняла, что никогда в жизни не откажется от своей дочери. Никогда!
Стянув с плеча рубашку, она протянула руки, взяла дочь и принялась укачивать ее.
– Ты голодна, маленькая? Хочешь пить?
Когда молодая мать поднесла девочку к груди, та начала шумно сосать ее. Оливия улыбнулась и стала раскачиваться из стороны в сторону.
– О Боже! Нет, дорогуша!
Мадж, появившаяся из кухни с бутылочкой в руках, была настолько шокирована увиденным, что тут же опустилась на стул.
– Что ты делаешь? – простонала она.
– О Мадж! – воскликнула сияющая Оливия. – Теперь я вспомнила, как выглядел Том, – его дочь очень похожа на него. И еще, Мадж, я назову ее Руби. Так звали бабушку Тома – Руби О'Хэган. – Подушечкой большого пальца она погладила мягкую щечку ребенка. – Тебе нравится?
– Нравится, – со вздохом согласилась Мадж.
Все происшедшее выбило Оливию из колеи. Эмоции, которые она подавляла в себе много месяцев, теперь рвались на поверхность. Качая девочку часами напролет, Оливия все время улыбалась, сюсюкала, гладила и целовала ее, любовалась пальчиками на ее руках и ногах, смотрела, как голубые глаза постепенно закрываются и Руби погружается в сон.
В конце концов Мадж вмешалась и довольно грубо велела не дергать дочь:
– Ты ее совсем измотала. Ей нужен отдых – как и тебе. У тебя слишком возбужденный вид.
– Просто я счастлива – так счастлива, как не была уже много месяцев.
С этими словами Оливия неохотно уложила спящую Руби в корзину.
– Мадж, я хочу оставить ее, – тихо произнесла она.
– Я так и думала, – поджала губы Мадж.
– Я думаю, так всем будет лучше. А ты как считаешь?
– Оливия, я понятия не имею, как кому будет лучше, – ответила непривычно серьезная Мадж. – Что бы ты ни решила, это решение сделает тебя несчастной. Если ты оставишь ребенка, тебе придется найти себе жилье, что не так уж просто с грудным младенцем на руках, тем более без мужа. Маленькая Руби будет расти без папы. Тебе понадобятся деньги, а найти работу с грудничком так же сложно, как и квартиру. Ты не сможешь вновь работать медсестрой, и тебе будет казаться, что ты попала в ловушку. Возможно, когда-нибудь ты затаишь обиду на Руби за то, что она испортила тебе жизнь, – ты начнешь говорить себе что-то вроде: «Если бы я не оставила ее тогда, все было бы хорошо».
Оливия содрогнулась.
– А теперь расскажи мне, что будет, если я решу иначе, – попросила она.
– Тогда ты сможешь работать медсестрой, получишь диплом, может быть, даже будешь повышена в должности, – продолжала Мадж. – У тебя будут друзья, деньги, ты никогда не будешь голодать. Ты станешь уважаемым членом общества, возможно, выйдешь замуж и у тебя появятся другие дети, которых ты сможешь, не стыдясь, назвать своими.
– Да, этот вариант кажется более привлекательным, – заметила Оливия.
– Дорогуша, я еще не закончила. У тебя в жизни будет много хорошего, но ты никогда не сможешь забыть о своей дочери. Каждый раз, увидев девочку одного с Руби возраста, ты будешь задумываться, где она сейчас, какая она в свои пять, десять или двадцать лет. Тебя постоянно будут посещать мысли о том, что с ней, как у нее обстоят дела, кто ее воспитывает, довольна ли она своей жизнью, грустит ли… Думает ли она когда-нибудь о своей матери, своей настоящей матери. Возможно, тебе захочется отыскать ее – хотя бы для того, чтобы один раз взглянуть на нее и успокоить свою измученную душу.
– Ах, Мадж! Откуда ты все это знаешь?
– Дорогуша, я произносила эти слова уже раз десять, вот откуда. В конце мая ко мне переедет очередная девушка, и, вероятно, мне придется произносить их вновь.
– А ты как считаешь, как мне следует поступить?
Мысль о том, что можно стать свободной и делать что угодно, освободившись от бремени в виде собственного ребенка, была весьма соблазнительной. Однако другая мысль – что для этого придется отказаться от Руби – была нестерпимой.
– Лучше не спрашивай, Оливия. Я даже не знаю, как поступила бы сама, оказавшись в таком положении. Этот выбор должна сделать ты и только ты.
Рано утром Руби, чью люльку поставили рядом с материнской кроватью, проснулась и заплакала. Она продолжала плакать и после того, как ее покормили и сменили пеленки. Когда на пороге комнаты появилась Мадж в ночной рубашке изумрудного цвета, Оливия растирала дочери спинку.
– Если бы ты жила в меблированных комнатах, сейчас соседи стучали бы во все стены и кричали: «Утихомирьте ребенка!»
– А что с ней такое? – раздраженно бросила Оливия.
– Ничего. Она ведет себя как абсолютно нормальный ребенок.
– Мадж, ну почему тогда она плачет?
– Может, ее пучит.
– Она уже два раза отрыгнула.
– Часто дети отрыгивают три раза.
Затем Руби заснула и вновь проснулась в шесть часов. Оливия снова покормила ее. В звуке, который издавал ребенок, сосущий материнскую грудь, было что-то очень чувственное. По телу Оливии не раз пробегал эмоциональный разряд, почти такой же сильный, как те, что вызывали у нее ласки Тома.
– Скоро у нас с тобой начнется большое приключение, – прошептала Оливия.
Оливия решила, что попытается устроиться домработницей, а представляться будет как вдова солдата.
Спустя несколько часов вновь появилась Мадж. На этот раз на ней были шляпа и пальто.
– Дорогуша, я выйду кое-куда, но скоро вернусь, – сказала она.
Оливия задремала, держа девочку на руках. Вернувшись, Мадж принесла чашку чая. Девушка надеялась, что хозяйка предложит присмотреть за Руби, дав ей возможность выспаться, но Мадж ничего такого не сказала. Возможно, она делала это намеренно – хотела показать, какой будет их с Руби жизнь, если они решат не расставаться.
Наступил полдень. Оливия искупала дочь, в очередной раз восхитившись ее совершенством и красотой. Во время купания Руби издавала какое-то воркование и водила руками. Мать вытерла ее, одела в новые белые ползунки и распашонку, которые принесла Мадж, и обняла.
– Доченька, я так тебя люблю! – произнесла она.
Во входную дверь постучали, затем в прихожей послышались шаги Мадж и какой-то шепот. Шепот продолжался довольно долго. Затем по лестнице стал кто-то подниматься, и это была не Мадж, а намного более тяжелый человек. Когда в комнату вошел отец Оливии, ее сердце ухнуло куда-то вниз. Видимо, Мадж все же отослала обещанную телеграмму.
Оливии показалось, что, когда отец увидел ее, держащую крошечного черноволосого младенца, на долю секунды в его ледяных глазах промелькнуло что-то похожее на нежность.
Некоторое время отец с дочерью молча смотрели друг на друга из разных концов комнаты. Оливия все ждала, что нежность во взгляде мистера Джонса вернется. Если бы удалось вызвать отца на разговор, он мог бы предложить им материальную поддержку, даже, возможно, захотел бы иногда приезжать сам и привозить мать.