- Да просто так... Вдруг вспомнил, какое у тебя было синее, в горошек платье. Оно так тебе шло.
- Оно тебе нравилось? Минуточку!
Нина ушла в угол убежища, о чем-то пошепталась с Зоей, та опять закашлялась, тихо сказала: «Глупости все это...». А Нина крикнула: «Сидите и не оглядывайтесь, хорошо?» - слышно стало, как зашуршала одежда.
- А теперь можно! - сказала она и подошла к мужчинам. - Ну как?
Володя обернулся: девушка надела то синее платье, в котором танцевала на вечеринке перед вылетом в Пруссию. Он с восторгом глядел на нее, поляки захлопали в ладоши, а Грац поднялся и с поклоном прижался губами к руке Нины. Легкая, худенькая, вся какая-то воздушная в этой синей, мягко льющейся с плеч ткани, Нина села возле стола и, подперев руками лицо, уставилась на огонек свечи.
- Такой я буду и в замке. На нашем вечере Победы, - сказала она мечтательно, - только красивую, высокую прическу сделаю, как у Карлы Дониер - помните, в «Большом вальсе»?
Догорая, коптила свечка. Скрестив руки на груди, Пургин глядел на тусклый уже огонек и прислушивался к тихим голосам Нины и Володи, которые вспоминали о чем-то очень важном, что было в их жизни, о ночных прогулках по набережным Невы, о драке Володи с каким-то Геркой Роговым, драке из-за нее, Нины...
«Час прилета... час прилета! - подумал с тревогой командир. Вся его жизнь, все то, что он в этой жизни делал, совершал, к чему стремился, - сейчас вдруг словно сконцентрировалось в одной терзающей его мозг фразе: «Час прилета!» Как это выяснить? Как узнать?..»
...А в Кенигсберге бродил из угла в угол по своему огромному кабинету Эрих Кох, ждал обнадеживающих вестей от Рейнгардта о том, что русские, захватившие города Ширвиндт, Эйдкунен и Вирбалис, уже выбиты оттуда с громадными для них потерями, но Рейнгардт молчал, а гауляйтер со страхом ждал: вот-вот раздастся звонок из Берлина, - придумывал, что же сказать в оправдание?
На дальних германских аэродромах томились в казармах - покидать их было запрещено! - уже готовые к полету в Восточную Пруссию летчики, пили черный кофе, дулись в карты и ждали, когда поступит приказ: «По самолетам!»
...Прислушиваясь, как ветер позвякивает оконным стеклом, старик Розенберг латал велосипедную камеру. Завтра, рано утром он во что бы то ни стало должен обо всем доложить Кернеру...
...В пять утра Пургин повел своих разведчиков к аэродрому. Зою будить не стали: под утро она заснула, жар у нее, кажется, несколько спал. Майор присел возле девушки, положил холодную ладонь на горячий лоб, вгляделся в заострившиеся черты лица. Зоя шевельнулась, что-то прошептала. Испугавшись, что разбудит ее, Пургин поднялся. Разведчики уже выбирались из бункера, слышно было, как скрипела лестница и ругнулся Федя: опять дождь! В углу тихо о чем-то спорили, тоже готовились уходить поляки. Пургин пошел к лазу, но вдруг мысль, что он больше никогда не увидит свою Зойку, обожгла его. Он вернулся, наклонился к девушке и прижался щекой к ее горячим сухим губам. «Да, вряд ли мы вернемся сегодня с аэродрома. Прощай, Зоенька».
У выхода из убежища стоял Ян: на его попечение оставлял Пургин свою вторую радистку. Вылезли из бункера поляки, отдали честь Пургину, и Леонард сообщил ему, что они решили пойти в Кенигсберг вместе, так будет надежнее. Когда поляки отошли, майор сказал Яну, что если группа не вернется, то пусть он, Ванюшка, дожидается Красную Армию в Поморье. Зоя должна рассказать командованию, как все у них сложилось. Они обнялись, и Ян пообещал, что все будет «бардзо добже». Пургин кивнул: да, конечно, все будет хорошо, поднял воротник куртки, поправил на плече автомат и быстро зашагал в темноту.
...Часом позже выехал из своего небольшого поместья старик Розенберг. Попыхивая трубкой, он крутил педали. Велосипед скрипел, колыхался по раскисшей дороге. Старик, проклинал колдобины, дождь, разбитый велосипед и стреляющие боли в левом бедре: там еще со времен первой мировой войны сидела русская пуля, застрявшая возле самого нерва. В плохую погоду она напоминала о себе. Проклиная все к всех на свете, он тем не менее упрямо катил в промозглую темень: большая награда ждет его за сообщение, которое он везет шефу гестапо Кернеру! Полячишку-соседа, конечно же, угонят в лагерь, а Зоську стоит забрать себе. Он еще крепок, он еще... К-ха! Быстрее же!
Скрип его велосипеда разведчики услышали в восьми километрах от Хайлигенбайля. Они сошли с дороги, затихли в кустах, пропустив мимо согнутую фигуру. Ранний велосипедист мерно крутил педали, попыхивал трубкой, и над его головой, отбрасываемые ветром, проносились красные искорки.
В седьмом часу утра Пургин вывел группу на восточную дорогу, ведущую от Хайлигенбайля к аэродрому. Кусочек шоссе тут был очень коротким, всего два-три километра. С небольшой возвышенности, на которой мокли под дождем разрушенные во время летнего налета на аэродром советской авиации стены молокозавода, можно было обозреть сам Хайлигенбайль с его невысокими двух-, реже - трехэтажными домами и красной башней кирхи и аэродром с пустынными пока взлетно-посадочными полосами.