Накричавшись, загнав голос до хрипоты, председатель сел на стул. Кто был рядом, дожидались — из разговора не все можно было понять. Глядели молчком; он закурил, затянулся раз, другой, шумно выдохнул густой дым, объяснил людям необъяснимое:
— Ну так вот. Поставил он ему такую болезнь, что раньше чем через полгода его выпускать никак нельзя. А если выпустит — сам на его место сядет. Сами же, говорит, просили, сами хлопотали… Я, говорит, как лучше хотел, чтобы никто не придрался… Так что вот какое дело.
И он словно глыбу какую, каменюку, взял да и выложил на стол, сказав при всех незнакомое:
— Абсурд.
А потом папироску свою шмякнул об пол, наступил на нее сапожищем и добавил:
— Абсурд и есть…
5
«Здравствуйте, дорогой Иван Федорович!
Да, это я, Галицкий. Не удивляйтесь. Пишу Вам, чтобы снять завесу с моего пропавшего для вас имени (надеюсь только имени, не меня самого). Да, почти год мы с вами не виделись и не говорили по телефону. Однако жизнь есть жизнь, и порой на наши головы ниспадают такие обстоятельства, о которых и не помышляешь. Именно такого рода события и произошли со мной за последнее время, но для вас, как я то полагаю, они не представили бы какого-то особого интереса, поскольку прожито вами, уважаемый Иван Федорович, среди людей еще немного и впечатления у вас о них по преимуществу, как я предполагаю, пока еще самые противоречивые. У меня же достаточно ясно определился берег, которого я и держусь, ибо с него все положенное мне вижу как есть, Пробовал менять эту свою позицию, подгребал даже к противоположному бережку — и такое со мною было, — но, видать, сроки мои прошли, они же и взбунтовались против такого моего решения. Так что моя точка зрения с тех пор окончательно определилась, и гляжу я на мир со своего бережка — удивляюсь, и ничего с этим уже не поделаешь в мои лета. На ваши законные вопросы о том, где я и что со мной было, отвечу коротко и в обход всяких ничего не значащих обстоятельств: для дела я провел все это время с огромной пользой. Так что первоначальная моя идея получила материальное воплощение и в настоящее время я, можно сказать, располагаю своей собственной лабораторией, оборудованной хоть и не по последнему слову техники, но и не как-нибудь. Для достижения этой цели, для осуществления моей мечты пришлось маленько потеснить в сарае курятник и над загончиком для овец надстроить надежный верх. Получилось очень даже неплохо — все под рукой, рядом с домом. Проделал еще я на изысканный городской, манер по два окна на каждую сторону с подъемными рамами. Так что лаборатория — загляденье. Ну вот, стало быть, теперь я там пропадаю целыми днями, прихватываю иной раз и ночи. Это об условиях моей работы. Скажу по чести, за последнее время пришлось мне пообщаться с людьми особого способа мышления. Что и как — говорить особенно не стану, скажу только, что, гонимый исключительно научными соображениями, а также используя их особенность разумения, я безо всякого стеснения выкладывал каждому из них свою идею в надежде как раз на то, что их потревоженный разум ответит мне на мои бесконечные вопросы и, надо сказать к их чести, оказали они мне существеннейшую помощь: я даже засомневался — по какую сторону больше разумных мыслей? Например, ну разве бы я когда-нибудь догадался о необходимости… Ну да, впрочем, не стану обременять технократией вашу гуманитарную душу… Словом, вышло все в конце концов распрекрасно: теперь готовлю копии чертежей, чтобы разослать свою наконец-то материализованную идею по разным адресам — не пропадать же ей после столь долгих и вполне, можно сказать, коллективных усилий. Разработка получилась на славу: все, что мне одному было не по силам (ведь образованьице мое, как вы помните, Иван Федорович, желает, так его растак, много лучшего), так вот с помощью моих товарищей по несчастью я преодолел этот пробел. Спасибо им за то огромное. Вот правда — не было бы счастья, да несчастье помогло…
Умные люди посоветовали также не терять времени зря и сразу подавать свою теперешнюю идею на изобретение, чтобы получить на нее авторское право. Поэтому оформляю документы на изобретение в Комитет по делам изобретений и открытий. Но вот беда — я человек деревенский, естественно, нет у нас ни экспертных комиссий, ни ученых советов — откуда им у нас среди коровников взяться, заключение же с места требуется. Дорогой Иван Федорович, вы ближе к науке — очень вас прошу, разузнайте, как мне обойти эту преграду при всем остальном готовом. Даю честное вам слово — дело, с которым я ношусь столько времени, очень даже хорошее. Оно в конце концов и вам когда-нибудь да сгодится. Вот и все мои к вам просьбы за исключением еще одной — приезжайте! А то жизнь проходит. Я же непременно воспользуюсь вашим приглашением, тем более что мне без Москвы никуда, так что если появлюсь вдруг на пороге — не обессудьте. Затем до свидания. Кланяйтесь своим домашним, ну и теперь кто вперед к кому доберется…»