- Эй, Семенов! - крикнули ему вслед. - Ты чего? Сам же хотел!
Но Семенов, не оглянувшись, скрылся за поворотом коридора, а его товарищи остались вдвоем.
- Ну что, в камеру его? - спросил третий. Свое мнение у него, по всем признакам, отсутствовало.
Я стоял, прислонившись к стене, и ждал их решения. Кровь из носа капала на воротник рубашки, скованные руки болели.
Второй полицейский чертыхнулся, освободил мне руки и втолкнул в камеру. Я сел на нары и вытер рукавом кровь с лица. Я чувствовал себя почти победителем.
После этого происшествия я так и не уснул. Лежал и думал о том, зачем Филипп Бовва сунулся туда, где их гарантированно засекли бы, и зачем он вообще взялся за оружие. Разумных объяснений мне в голову не приходило. Разве что одно: он догадывался, что его не пощадят, и предпочел закончить все таким образом. Но зачем было уходить с «Птахи»? Я не знал ответа.
2.
За мной пришли поздно ночью - для союзной полиции не существовало местного времени. Все повторилось, как в кошмаре: конвой, ярко освещенный космодром Онтарио, межпланетный катер, шлюз огромного крейсера, бесконечные коридоры, чиновник, удивленный отсутствием у меня печати, и одиночная камера. Я сел на койку и постарался подготовиться к любому исходу. Второй раз будет труднее. В конце концов, у них могут найтись и другие способы получить правдивые показания. Однако сидеть безвольной куклой, выкладывая все, казалось мне самым отвратительным, что может со мной случиться. Каким же наивным я был тогда!
Сидя в камере, я постарался расслабиться, насколько возможно. Скоро мне потребуется притворяться и лгать, а для этого следует стать спокойным и отрешенным. Не уверен, что у меня получилось, но на кресло-трансформер в кабинете следователя сел уже не наивный капитан, пытавшийся спрятать от Союза изобретателя межзвездной связи. Новый я помнил одно - нужно уцелеть и остаться свободным, поскольку это всё, что у меня останется в новом мире.
Я не удивился, увидев, что в кабинет входит мой старый знакомый капитан Косарев. Поймав его взгляд, острый, пронизывающий насквозь, я приложил все усилия, чтобы не спрятать глаз. Напротив, я привстал ему навстречу и сказал:
- Как хорошо, что это вы!
- Да? - Косарев даже шаг замедлил, так удивился. - Чего же тут хорошего?
- Ну, - Я сделал вид, что смутился. - Мы с вами уже встречались, и вы знаете, что я ни в чем не виноват!
- Вообще-то, я ничего не знаю. Нам ведь не удалось допросить вас под присягой.
- Но вы же обыскивали мой корабль и в курсе, что там никого не было. И на Антраците вы тоже никого не нашли, само собой. Потому что я туда никого не привозил.
- Корабль после дезинфекции? - Косарев улыбнулся. - Естественно, мы не нашли никаких следов.
- И правда, была же дезинфекция, - я изобразил, что только об этом вспомнил. - Но я и подумать не мог, что вам понадобится... Я пять месяцев не чистился.
- Да, - кивнул он. - Мы это проверили. Но, видите ли, капитан Артемьев, вроде складно все получается, но что-то не стыкуется. На Красном Небе вы с этими людьми разговариваете и расспрашиваете о них. На Антраците вы очень вовремя устраиваете дезинфекцию, потом оказывается, что вас нельзя допросить под «присягой»...
- Я не знал об этом! - Хоть тут можно не врать.
- Да, - Косарев помолчал. - Вы вели себя так, как будто не знали. И тогда я вам поверил, а теперь вот засомневался. Вы могли рискнуть и промолчать об этой вашей... особенности. Кстати, откуда она у вас?
- Понятия не имею. - И снова можно отвечать честно. - А разве она не врожденная? Вы сказали - нестандартная реакция, или как-то так. Редко, но бывает.
- Я о такой реакции раньше только слышал, - признался следователь. - Но после вашего случая я навел справки, и мне объяснили, что такой набор симптомов указывает... на определенные вмешательства в организм. Целенаправленные вмешательства, которые исключают возможность допроса под «присягой». Выходит, мы что-то не знаем о вас, капитан Артемьев.
- Вы можете проверить, что я именно тот, кем являюсь, - сказал я напряженным голосом. - И я не представляю, кто такое со мной проделал.
Мне оставалось лишь надеяться, что мой отец хорошо замел следы, и тайна моего рождения останется тайной. По документам я был воспитанником интерната с младенчества и до семнадцати лет, но по факту до самой смерти отца рос в семье, а потом попал в интернат, но и там меня навещала мама и забирала на выходные. Женой сенатора она не была, отец и здесь проявил свойственную ему осторожность. Сейчас, спустя семнадцать лет после его смерти, никакое расследование, даже самое тщательное, не выявит мою связь с сенатором. Мало ли однофамильцев.