Кроваво-красный.
Он не успевает обдумать это открытие, не успевает сделать выводы, рассчитать последствия, и прежде чем разум делает попытку взять ситуацию под контроль, его тело предательски реагирует. Глаза кроет поволокой, отчего он, кажется, даже хуже видит, как Цири поворачивает к нему голову и тихо охает, всматриваясь в его лицо, разворачиваясь полностью, разглядывая в упор. Геральт, словно гончая, взявшая след, не слышит и не чувствует больше ничего, кроме оглушающего, парализующего запаха. Жара, исходящего то ли от девушки, то ли от него самого. Он не слышит, как она беспокойно спрашивает: «Что с твоим лицом?» и только спустя мгновение его снова бьёт током, когда Цири кончиком пальца проводит линию по его щеке.
Геральту удаётся сконцентрироваться на её лице, на горящих невысказанностью глазах и зрачках, что перестают блуждать по его лицу, рассматривая что-то, и замирают на его губах. Он знает, что она сейчас сделает. Она знает, что он об этом знает и поэтому она медлит. Ведь он может остановить её, может остановиться сам, но он… не хочет?
Голос здравомыслия на секунду пробивается сквозь пелену безумия, но этого слишком мало, это не помогает и крик о том, что сейчас он совершит ошибку, глушится, отдаляется ровно настолько, чтобы позволить ему перейти черту. Его голова пустеет, мысли вытесняются.
И это происходит.
Неизвестно, кто первый подаётся навстречу другому, кто из них судорожно выдыхает за секунду до, чьи губы оказываются горячее и обжигающей, а чьи мягче и податливей, потому что, когда они соприкасаются – всё сливается воедино. Именно сейчас Геральт впервые обращает внимание на свои собственные ощущения и, во имя Мелитэле, лучше бы он этого не делал, потому как чувства, умноженные вдвое, разрывают его изнутри.
Столкновение их губ уже через три глухих удара сердца превращается в настоящую борьбу. Он может различить её отчаяние, когда она приоткрывает рот и всхлипывает, после того как его язык грубо сталкивается с её, истязает, выматывает. Она пробует отвечать, с каждой попыткой всё смелее, всё активнее пытаясь перенять инициативу, но Геральт не поддаётся. Он играет с её ртом по собственным правилам, манипулирует её языком, вычерчивая свои траектории. Он переводит внимание к её зубам и обводит широким движением, касаясь дёсен, позволяя ей глотнуть воздуха, которого явно недостаточно. Она дышит урывками и окончательно задыхается с поражённым стоном, когда он прикусывает её нижнюю губу и чуть оттягивает. Этот стон звенит в ушах, отчего он не сразу замечает, как её ладони обхватывают его лицо, и она использует это в качестве небольшой опоры. Кажется, она двигается, потому что её губы перемещаются то выше, то ниже его собственных, и после он чувствует тяжесть и тепло на своих бёдрах, а в его руки, свободно покоящихся вдоль тела, упираются её колени. Теперь она выше, и ему приходится немного задрать голову, чтобы позволить Цири с новыми силами впиться в него, позволить ощутить ей чувство превосходства и начать целовать его гораздо более уверенно и жадно.
Его медальон заходится мелкой дрожью с того момента, как она прикоснулась к его лицу. Он чувствует нити магии, что пронизывают его сильнее всего сквозь места, где они вдвоём соприкасаются; через слюну, через плотную щетину и через его ладони, которыми он ведёт вверх по её ногам, плотно обтянутых тканью. Он точно чувствует текстуру этого материала и его охватывает вспышка гнева за то, что это не то, что ему нужно, что это не её кожа, что он не может прикоснуться к ней так, как хочет. Не сдержанно, он мнёт её бёдра, будто пытаясь проникнуть пальцами сквозь брюки, забирается всё выше и когда его ладони обхватывают ягодицы он, одним точным и резким движением, сдвигает её к себе, прижимает вплотную и ловит губами её удивлённый возглас. Это не удовлетворяет его, не успокаивает, а, напротив, распаляет ещё сильнее. Теперь он чувствует, как её грудь толчками прижимается к его в те моменты, когда она может дышать; он улавливает трение её сосков сквозь их рубашки и вновь подавляет приступ злобы на ненужную, бестолковую одежду; он понимает, насколько возбуждён только тогда, когда Цири делает неловкий толчок тазом в его сторону, задевая член. Он не может вспомнить, сделала ли она это впервые, но сейчас это срывает его с цепи. Он разрывает поцелуй и издаёт глубокий, гортанный звук, из-за которого вибрирует тело и её в том числе, и снова дёргает её на себя, как будто возможно быть ещё ближе, как будто этой тесноты недостаточно. Ловко и нетерпеливо он выдёргивает её рубашку из брюк и забирается под неё ладонями. И это прикосновение кожи к коже сродни эйфории. Он буквально слизывает её стон, жалобный, просящий, проводит рукой по спине, когда та её выгибает, ощущая при этом каждый позвонок. И распахивает глаза, и жалеет, что не сделал этого раньше.
Он видит её раскрасневшуюся, с влажными, припухшими губами, контур которых размыт и воспалён от трения о его щетину, от неоднократных укусов; видит, как она смотрит на него из-под опущенных ресниц; видит её затуманенный взгляд, её открытость перед ним и уязвимость, её податливость. И ему нестерпимо хочется воспользоваться этим. Он смотрит на неё, чувствует её вкус, её запах, сжимает её тело и может думать только о том, с каким звуком рвётся на ней одежда.
Возможно, затянись пауза между их поцелуями не так сильно, разглядывай он её не так пристально, или сократись расстояние между их губ до вновь приемлемого, он бы не остановился. Он бы не нахмурился, осознав, что ясность рассудка начала возвращаться к нему, не увидел бы вдруг всю картину со стороны, не застыл бы, скованный ужасом и уж точно не посмотрел бы на неё взглядом, полным бесконечного сожаления.
– Нет. Нетнетнетнет, – Цири хватает его за шею, затылок, пытается снова притянуть к себе, шепчет быстро и умоляюще, – Не отворачивайся, не надо, нет, – она тянется к нему, хочет прикоснуться к губам, но он уворачивается. Опускает голову, сжимает челюсти, – Геральт… – будто ей дали последнее слово перед казнью, и она выбрала то, которым её казнят.
Он до сих пор чувствует всё, что чувствовал и на мгновение ему хочется, чтобы мозги так и остались плавать в той каше из эликсиров и обострённых рецепторов. Чтобы он никогда не приходил в себя, чтобы ему никогда не пришлось оказаться в такой ситуации.
В такой ситуации! Дьявол, это же Цири, его Цири!
Его руки всё ещё лежат на её спине и так же, как мгновение назад ему казалось это таким естественным, теперь кажется абсолютно невозможным, нереальным. В противовес этой мысли покалывание в ногах как бы говорит о том, что Цири действительно сидит на его бёдрах, жжение губ подтверждает их недавние яростные поцелуи и Геральт находит ещё уйму улик на себе, на ней, которые не оставляют сомнений в том, что произошедшее реально. Реально и неотвратимо.
Наверное, он хочет уйти. Впервые за долгое, очень долгое время он не знает, что делать. Растерянность и сожаление – кажется это всё, что он может чувствовать сейчас, оттого он вдвойне удивляется, когда понимает, что не позволит Цири заметить это. Он не выдаст себя. По крайней мере, не сейчас.
Геральт секунду размышляет, после чего подхватывает её под бёдра, сильно подтягивает вверх, держа на весу, что позволяет ему самому встать сначала на колени, а потом полностью подняться с ней на руках. Впрочем, он сразу же отпускает её, ставя на ноги всё ещё трепетно и аккуратно, но с настороженностью более чрезмерной, чем предполагают обстоятельства.
Она утыкается взглядом в свои руки, которые лежат у него на груди, не моргает, не шевелится, едва дышит. Она кажется настолько беззащитной, обескураженной, что он с трудом сдерживается, чтобы вновь не поднять её на руки, не прижать к себе, не успокоить.
Он не знает, как всё исправить и можно ли вообще всё исправить.
– У нас всё ещё есть дело, – её голос кажется ему самым громким звуком, который он когда-либо слышал, не смотря на его надломленность и сиплость.