Те две части, что находились на земле - остались на ней, но одна соскользнула в яму, поскольку уже была там, когда Цири её располовинила.
Геральт выпрямился. Медленно выдохнул. Попытался согнать адреналиновое наваждение, которое не в полной мере реализовалось в битве. Не особенно расслабляясь подошёл ближе к девушке. У той было немного крови на лице и рубашке, и много на мече.
– Всё в порядке? – ведьмак разглядывал её в поисках ран, хотя был почти уверен, что ничего не найдёт, поскольку следил за ней во время драки.
Цири, измученная одышкой, косо посмотрела на него:
– Ничего не в порядке, тебе не кажется? Что это было, курва его мать? Ни в одном учебнике об этом не читала!
– Я и сам с таким раньше не сталкивался, – ведьмак ухмыльнулся, заметив на её лице удивление, – Представь себе. Век живи - век учись.
Геральт перевёл внимание на разрубленные куски монстра.
***
– Я бы помалкивал на твоём месте, Гиряц, поскольку, если не вернётся ведьмак, как ты говоришь, то чудище возьмёт и на городочек кинется. И тебя слопает. И нас всех. Так что надеяться лучше на обратное: что вернётся Геральт из Ривии со своей мазелькой и нас, тем самым, от беды спасёт. А ещё лучше выпить за это.
Бертрам стукнул кружкой о стол, за ним последовал нестройный стук кружек остальных сидящих. Выпили.
– Отож мне дело есь до дыры этой. Мы ж свалим скорёхонько, так ведь, Берти? Никто до нас не смогёт добраться.
– Вот значит, как ты думаешь, – фыркнул Шоффэ, вытирая рукавом пену с губ, – Эгоист ты, нельзя только о своей шкуре заботиться. Прав ты, Берт, уж лучше б они вернулись, – парень стукнул кружкой, остальные ему вторили. Выпили.
– А тебя, ясное дело, чья шкура заботит, – подал голос Верни. Тихо, злобно, едва размыкая рот, – Сероволосая такая шкурка. Видел я, как ты зенки вылупил на эту его… Да все вы. Бабы как будто ни разу не видали. Но ты, Шоффэ, пуще всего. Видел я, видел, не отнекивайся, на шлюху ублюдкову глаз положил, тьфу ты, мерзость.
– И не собираюсь отнекиваться, – Шоффэ посмотрел на него исподлобья, – Не называй её так. Не она в тебе лишних дырок чуть не наделала…
– Да посрать мне, – выплюнул Верни, – Кто со всякими утырками якшается – тот ничем от них не отличается, тот ещё хуже, тот против природы выступает.
Верни стукнул кружкой. Выпил. Задумался, а потом громко, довольно крякнул и сказал:
– Мало того, что подстилка монстрова, а коли вернётся, ещё и смердеть будет аки русалка подохшая, хе-хе, тьфу ты, мерзость. Смотреть на неё противно, а теперь ещё и дышать невозможно будет.
– Замолчи, ты, давно не получал?!… – подскочил Шоффэ.
– Ой ничему тебя жизнь не учит, ничему, нарвёшься ты однажды, фатально, Верни… – зашуршал, вместе с ним, Берт и потянул за рукав парнишку, – Сядь, Шоффэ, настигнет его кара.
– Верно, настигнет! Вдвойне настигнет! – как-то совсем по-юношески, с жаром, воскликнул тот и сел, насупившись.
– Аж в носу засвербело, зачем вспоминать было, Верни, – сморщившись, почесал нос Гиряц, – что правда, то правда. Ты, Шоффе, рядом с этой падлюкой сколь был? Всего-ничего, а воротился – вонял ого-как, а энти вот всю ночь поди проторчат… – Гиряц задумался, а потом крикнул: – Эгей, хозяин! Нонче убивцев на порог не пускай, двери запри, пущай выветливают вонь тама, на улице.
Солас высунулся из-за кухонной двери, глянул на них, глянул в другой угол, тёмный, пугающий, за столом которого, тише воды, ниже травы, сидел ещё один постоялец. Тот сверкнул в его сторону жёлтыми глазами и махнул головой, мол, проваливай туда, откуда пришёл. Солас замешкался, сплюнул под ноги и прошмыгнул обратно, не удовлетворив купцов ответом.
– Эээк, нахал каков, игноливовать будет? Тоже мне…
Он не успел договорить. Раздался приближающийся стук сапогов. Товарищи оглянулись и подорвались с места, опрокидывая стулья, обходя стол по другую сторону от ступающего к ним Гаэтана.
– Да мы ж это, шутки шутим, господин хороший, что же вы… – забубнил Гиряц.
– Настигнет его кара, мастер ведьмак! Слово даю, настигнет! Получит… – горячо говорил Шоффэ.
– Мастер ведьмак, господин Гаэтан, не горячитесь, очень вас прошу, мы уедем скоро, прям сию секунду уедем, хотите? Точно вам говорю, обещаю, вы нас больше… – заропотал Бертрам.
С правой брови Верни упала тяжёлая капля пота.
Огонь от свеч дрожал под их причитаниями и тени, что отбрасывали эти свечи, дрожали тоже, неясно проблескивали в глазах Гаэтана злобой и ненавистью, гуляли по стенам и полу, мельтешили.
– О каком, – гомон голосов смолк, – Запахе вы говорили только что.
Голос зазвенел в тишине и ещё мгновение вопрос висел в воздухе.
– В общем, – заговорил Берти, громко сглотнув, – О том, который от чудища идёт, гадкий такой, противный…
– Я, господин ведьмак, – перебил его Шоффэ, выступил вперёд. Тени снова качнулись, – Когда на него наткнулся, когда его увидел, тогда, жрущего уже, сразу его почувствовал. Будто рыба испорченная, паскудный запашок…
– И несло им, – добавил Берт, – Даже когда парень уже к нам выбежал.
Наступившая тишина давила почти физически. Может быть из-за неё торговцы втянули свои головы в плечи, осунулись, опустили глаза, ожидая, что случится дальше.
Но дальше Гаэтан скрестил руки, задумчиво уставился куда-то в бок, никуда конкретно и, пробурчав что-то про то, что они никоем образом не могли учуять, натянул свой ремень с мечами и вышел из корчмы.
***
Отрубленный конец сколопендры начал источать зеленоватую жижу и шипеть, будто окисляться. Геральт схватил Цири за руку и притянул к себе прежде, чем конечность дёрнулась, разбрызгивая яд, едва не задев её. Чутьё, а потом зрение предупредило его о быстро мчащейся в их сторону части сколопендры, которую разрубил он сам и одновременно с этим, в яме рядом с ними, в которую скользнула третья часть чудища, начала осыпаться земля и вибрировать почва. Ведьмак собрал всю концентрацию, на которую был способен, притянул девушку ещё ближе и выставил вперёд руку, вычерчивая пальцами знак.
Их, с головы до ног, окружило оранжевое свечение - барьер, созданный Геральтом.
И тут же разбился, ярко вспыхнув, и погас.
Многоножек, которые столкнулись с барьером, откинуло на приличное расстояние, как раз для того, чтобы ведьмак успел сказать:
– Я беру двоих, твоя та, что выпрыгнула из ямы. Будь осторожна. Руби… коли, лучше коли.
И чтобы Цири ему ответила:
– Я справлюсь. И ты, – она проникновенно посмотрела ему в глаза, – Будь осторожен.
Ему было страшно смотреть ей в спину, как она отдаляется от него, как начинает носиться вокруг яростно отбивающейся многоножки, как пытается подступиться к ней, использует финты, обороты, перемещения. Ему страшно смотреть и видеть, что ей тяжело. Что она не знает, что делать. Что она устала, и с каждой секундой становится всё слабее.
Ему страшно, что он не может ей помочь, потому что сам начинает защищаться от активных выпадов сразу двух сколопендр, начинает вертеться вокруг них похлеще Цири, сам попадается в ловушку, позволяя обвиться твари вокруг его ноги и сам чуть не отправляется на тот свет, когда вторая сколопендра бьётся о его раненое плечо, к которому уже вернулась некая чувствительность. Но это, как раз, совсем его не пугает. Разве только мысль, что, расправившись с ним, они кинутся на Цири и уже тогда, вопреки её словам, она не справится.
И это подстегнуло его.
Это помогло ему вложить в дальнейший приём всю силу и ярость. Действуя почти бессознательно, на одном адреналине, он уворачивается от повторного удара прыткой сколопендры, но падает, поскольку вторая всё ещё держит и сдавливает его лодыжку. Ему ничего не остаётся, кроме как рубануть по скользящему кольцу вокруг его ноги, надеясь не задеть саму ногу. У него получается. Но многоножка снова раздваивается, прыщет кислотой, задевая его сапог, штанину, прожигая в них дырки, добираясь до кожи. Теперь их три.