– А ты-то как этого зверя узнал?
Гаэтан громко зевнул, лениво потянулся и, вроде как, нехотя, через силу, начал говорить, но что-то возбуждённое в голосе всё равно выдавало в нём нетерпение и желание поделиться:
– Не слышали, значит, эту байку? Я вот слышал, сперва только слухом, но потом нашёлся человек подтвердивший, в честности которого я не мог сомневаться. Был у меня товарищ, друг, если хотите, с которым мы сначала путешествовали после выпуска из Цеха, а потом разошлись. А встретились снова уже в ночь перед тем рассветом, в который тот помер. От подобной же твари. Долго же он умирал…или долго держался, как посмотреть. И мучительно. Места на теле без таких вот нарывов, как у тебя на ногах – не найти было, всё в них, всё в укусах, руки – не руки, а кровавое месиво, да и ноги не лучше. Под утро только и кряхтел, жалел, что там, мол, на месте не сдох, что сбежать сумел. Потом, правда, обратное говорил: хорошо, наоборот, что выбрался, поскольку может это всё передать мне. Теперь знаю и не попадусь, и это, мол, жизнь мне может спасти. В общем, я не биолог и не какой-нибудь там учёный и знаю чуть больше, чем вы сегодня видели. Но одного умника потом расспрашивал про этот случай, тот им не особо заинтересовался, не поверил, мол, я сказки рассказываю и не может быть такого. И всё-таки бросил мне мысль, теорию, якобы у этой сколопендры строение тела какое-то особенное, поделённое на многочисленные сегменты, у каждой из которых собственный и независимый нервный узел. Вроде как черви подобным образом устроены. Но они, конечно, не так эффектны, как наш случай, и фокусов у них в разы меньше. Ну, а всё остальное уже рассказал мой друг. Как у него получилось умертвить одну с помощью огня, и как невыносимо от них несло. Именно что «невыносимо», потому как вы и сами знаете, Цири, пожалуй, только в теории, что при опасности сколопендры испускают душок, но едва-едва заметный. А этот слышен за версту и, я думаю, именно потому, что вонь даёт каждый её сегмент, а не только головной мозг. Словом, принимайте её за эволюционировавшую сколопендру, перенявшую самое лучшее от своих меньших сородичей. Хм… Не знаю. Они с червями вообще одного класса?
Темнота начала давить. Бес почти догорел, а вонь стала и впрямь невыносимой, или же Геральт только сейчас обратил на неё внимание.
– Познавательная история, – сказал он, с трудом поднимаясь, позволив Цири поддержать себя, – Познавательная вылазка. Показательная.
Ведьмак обращался к Цири. Та упёрлась глазами в землю и, когда хотела отпустить его, Геральт перехватил её ладонь и вытянул руку, рассматривая покрасневшие волдыри. Одежда, как и у него, была прожжена. Не помогла даже плотная кожа перчаток.
Цири одёрнула руку и завела за спину, пробурчав:
– Нормально. Бывало и хуже.
– Заживать будет долго.
– Переживу.
Она всё ещё не смотрела на него, прятала взгляд, и это причиняло Геральту куда большее неудобство, чем все его раны.
Гаэтан громко, неестественно прокашлялся и встал вслед за ними.
– Что же, – бодро начал он, – Может мы, наконец, свалим отсюда, пойдём зализывать раны? Да и дышать тут становится всё тяжелее.
Ведьмак коротко кивнул, последний раз посмотрел на разбросанные, обгорелые куски чудовища и, немного выждав, сказал ему:
– Удачно мы с тобой встретились. Очень удачно.
***
К тому времени, как они добрались до корчмы, Цири не чувствовала в себе никаких сил. Все они ушли на то, чтобы вовремя переставлять ноги, да держать тело в вертикальном положении. Мышцы ломило так, будто она тренировалась несколько дней подряд без отдыха, без малейшей передышки. Переходя через порог, она с досадой думала, что действительно давно не участвовала в подобной выматывающей стычке, что такая нагрузка была для неё нова и тяжело переносима. Выходит, Геральт был прав, говоря, что к некоторым вещам она была не готова, ведь это относилось даже к её физической форме. Она не хотела думать об этом, зацикливаться, но, пытаясь думать о чём-то другом, это «что-то другое» оказывалось в тысячу раз тяжелее и гораздо более гнетущим, чем мысль о своей физической несостоятельности. «Что-то другое» напоминало ей об угрюмом ведьмаке, что ступал рядом с ней, манило украдкой разглядывать его ранения и беспокоиться о них.
Корчма была пуста. От вечернего гуляния не осталось и следа, разве что один из столов в правой зале был до сих пор не убран, будто ещё минуту назад его кто-то занимал. Свечи были потушены, печь не горела, хозяева не показывались. После того, как Гаэтан спешно ретировался, Цири и вовсе показалось, что они остались совершенно одни во всём доме.
Она поднялась на отведённый им чердак первой, Геральт – сразу за ней. Быстро окинув взглядом помещение, Цири прикинула, что может им пригодиться и, сперва прихватила кадушку с чистой водой, а потом потянулась за торбой со всей их медициной. Послышался шорох одежды. Она повернула голову туда, где стоял ведьмак и резко отвернулась, чуть расплескав воду. Краска хлынула на её лицо от смущения и, внезапно, от злости.
У ног Геральта валялась почти вся его одежда, сам он стоял в исподнем, спиной к ней, нисколько, казалось, не смущаясь. Будто и она не должна. Будто это нормально и правильно, будто то, что она видела его в таком виде и раньше ничем не отличалось от того, что она видит его таким сейчас. После того, как целовала его. Обнимала эти самые плечи. Не повседневно и мимолётно, а по-настоящему, как женщина обнимает своего мужчину, как вжимается в него естественным порывом. Не то чтобы Геральт и раньше слишком обращал внимание на это, но он точно сдерживал себя, точно проводил границу. Сейчас же он намеренно её стирал.
Так ей казалось. Так оно, скорее всего, и было.
Цири с обидой закусила губу. А после раздражённо и мстительно подумала, что, если уж так, если он так хочет показать, что для него подобные вещи ничего не значат и не стоят, то и она не будет скромничать. В конце концов, ей тоже будет удобнее смазывать свои раны без блузки.
Она решила не смотреть на него. Игнорировать. Кадушка со стуком опустилась на пол где-то по середине между ними, вода вновь расплескалась, сумка упала рядом, а Цири встала к нему спиной. Стянула через голову блузку и решительно села на свой матрас, оставшись в штанах и тонком белье. Цири не могла видеть его реакции или взгляда, может быть, он так ни разу к ней и не повернулся, но она чувствовала, как он стоит в нерешительности какие-то считанные секунды, а после садится, подобно ей, спиной к её спине, достаточно близко, чтобы слегка задеть её. Она боится пошевелиться, потому что кажется, наклонись она чуть сильнее назад – непременно столкнётся с ним. Но Цири берёт с ободка ведра тряпку, смачивает в воде, отжимает, начинает промокать свои ядовитые ожоги на животе и руках, а столкновения не происходит. Всё же, он не так близко, как ей показалось.
Геральт зашевелился тоже. Потянулся к сумке, порылся в ней, что-то достал и отставил в сторону. Цири хотела отложить тряпку обратно на ведро, но Геральт перехватил её, забрал себе, а девушке передал небольшой флакон с мазью. Она не сразу взяла его, засмотревшись на кровавые пузыри на его руке и, хотя Цири видела только её – кисть и предплечье, уже могла понять, насколько сильными были его травмы. Её собственные не шли ни в какое сравнение и ей стало стыдно и неловко за это – он снова покалечился сильнее всех, защищая её, а она осталась практически невредима.
– Тебе нужна помощь? – спросила Цири, открывая флакончик.
– Не сейчас, – глухо ответил он, – А тебе?
– Нет.
Так они сидели, молча, тщательно смазывающие целительным составом свои прожжённые руки и ноги, пальцы, лодыжки и животы; периодически менялись предметами – Геральт просил у неё тряпку, Цири у него – мазь, и наоборот, и так по кругу. И эти просьбы, сухие и короткие, звучали напряжённей натянутой тетивы; были, по сути, ничем, но звучали слишком многим, паузы становились всё красноречивей, и каждое последующее слово давалось всё с большим трудом, поскольку не те слова просились наружу.