Она не заметила, сколько прошло времени, прежде чем он снова заговорил:
– Но ты…Я думаю, ты поторопилась. И ты спешишь сейчас. Ты молода, импульсивна, у тебя горячее сердце и естественно, ты поддалась порыву… который я сам и спровоцировал. Я не должен был…
– Хватит! – вспыхнула она, – Это не какой-то всплеск гормонов. Не только он, по крайней мере. Это нечто большее.
Наконец, Геральт взглянул на неё. В его глазах понимание и даже согласие бились в невидимую стену собственных установок и правил, и никак не могли перейти эту границу.
– Ты должна подумать, – сказал он тихо, – Я хочу, чтобы ты дала себе время. Оно тебе нужно.
«Оно нужно мне» – слышит Цири то, чего он не говорил. И ей не хочется больше стоять здесь, продолжать этот разговор, пытаться убедить его. Ей хочется улыбнуться – немного криво, из-за сдерживаемых эмоций (она не пустит ни одной слезы в его присутствии), и уйти. Остаться одной, но больше – оставить одного его. Сделать то, о чём он неосознанно просил – дать ему время. Это понимание далось ей со скрежетом собственного нетерпения. Геральт просил её не спешить, подумать, подождать, но на деле он сам отчаянно нуждался в этом. Так же, как он учится доверять ей в битвах, медленно, но всё же избавляется от привычки присматривать за ней и чрезмерно опекать, так и теперь он должен принять свои чувства, в истине которых она не может сомневаться. И сделать выбор. Ибо свой она уже сделала.
Цири не собиралась отвечать. Она спокойно подняла свою рубашку, сжала её в опущенном кулаке и почти прошла мимо Геральта, намереваясь спуститься вниз. И прошла бы, если бы он не потянул за свисающий кусок ткани, тем самым остановив её.
– Куда ты идёшь?
Она не смягчила тон, когда отвечала ему, не повернулась, не посмотрела в его глаза.
– Я буду спать внизу.
Цири двинулась вперёд и решила, что, если он не отпустит её блузку, она останется в его руке и Цири уйдёт без неё. Но Геральт опустил руку сразу же, та безвольно упала вниз.
– Ты права, мы точно не в романе. Там всё было бы гораздо проще.
Ей стоило огромных усилий, чтобы вновь не кинуться в полемику, возможно, с пощёчинами и криками на этот раз. Вместо этого она сдержанно проговорила:
– Куда уж проще, Геральт, – и спрыгнула с мансарды, колыхнув занавеску.
***
Он никак не мог вспомнить, когда именно заснул. Это был рассвет, или огонь из печи рассеивал иллюзию, превращая штору перед его глазами из грязно-серой в мутно-жёлтую? Он не мог вспомнить, хотя долгое время ему казалось это невероятно важным и в последствии он корил себя за этот сон. Гадал, каким образом он не проснулся от звуков, каким образом не проснулся от видения, что ему снилось.
Тогда ему приснился моросящий дождь и дикий ветер, бьющий в лицо, трепавший и без того мешавшие волосы, а со следующей картинкой пришла ясность, чем этот ветер вызван – он мчался на лошади. Но не на Плотве, это была вороная кобыла Цири. Он не мог сосредоточиться на местности, не мог определить направление, но вдруг он почувствовал. Сильную усталость ноющих мышц по всему телу, жжение в кистях рук, усиливаемое трением перчаток, уплывающее сознание, сдерживаемое нечеловеческой концентрацией. Именно тогда, когда образ зацепился за перчатки, он понял, что это не его руки. Не его волосы мешают не его лицу. Это была Цири, и она очень спешила. Она гнала лошадь так, будто бежала от самой смерти, но он знал, что её никто не преследует. Он знал, потому что она знала. Он знал, что она бежит от него, от Геральта, и что она не рада этому и совсем не хочет. Он чувствовал, как она вцепилась в поводья, чтобы случайно не развернуться, чувствовал, с каким давлением она сжимает зубы. И он чувствовал это, потому что она чувствует. Потом он услышал голос Цири, что был шёпотом, громким, чётким, перекрывающим остальной шум. Этот голос был обращён к Геральту, будто она знала, что он рядом с ней, и знала, что ей даже не нужно открывать рот, чтобы говорить с ним. Она шептала, чтобы он не шёл за ней, не искал её и не расспрашивал о ней. Она шептала с болью и щемящим сердцем, но он хорошо помнил, как проснувшись, боль не ушла, а сердце щемило у него самого.
Пробуждение пришло резко, но открыв глаза – он не сдвинулся с места. Он знал, что её нет в корчме, что на улице моросит и что сейчас позднее утро. Он знал, что, при желании, он мог бы её отыскать – дождь был слабым, а она не аккуратничала со следами. Но такого желания не было, потому что её желание было другим. Цири просила его, а он всё ещё ощущал эту настойчивость её выбора, что, пойди он поперёк, она посчитала бы это предательством. И была бы права.
Геральт лежал, пустым взглядом сверля потолок, до тех пор, пока с первого этажа его не стали кричать, как он понял позже, не в первый раз. Тогда, отмахнувшись от хозяев скупой, ничего не значащей фразой, он поднялся и наткнулся на сложенный надвое лист бумаги, лежавший на её матрасе. Это было письмо, подтвердившее то, что он знал и так, но странным образом принёсшее некоторое успокоение.
«Когда ты проснёшься, скорее всего, я буду не так далеко, как хотелось бы, но достаточно далеко, чтобы сбить тебя со следа, если ты вдруг вздумаешь меня искать. У меня получится, не сомневайся, я многому у тебя научилась. Так вот, не вздумай. Доверься мне на сей раз, сам, без чужих подсказок, и это скажет мне о многом. Я обещаю, что не буду впутываться в неприятности, не буду рисковать и не буду брать опасных заказов, ведь это не цель моего отъезда. Цель, а точнее причину, ты знаешь сам. Я знаю, что знаешь.
Я вернусь, Геральт. Потому что по-другому не может быть. Даже если я не буду знать, куда возвращаться – я приду к тебе. Предназначение приведёт меня, как и всегда. И когда это случится, ты должен будешь мне ответить. Если ты решишь позволишь мне дашь нам шанс - это будет я останусь я больше не буду притворяться. Если же нет - мы забуд я не зна я смогу это пережить.
До встречи, Геральт.
Береги себя.
Ц.»
Он был готов ответить ей в ту же секунду, когда свернул письмо и положил его во внутренний карман своей куртки.
Он ждал её каждый последующий день, чтобы сказать это.
========== 7. ==========
Была зима. Удивительно тёплая, почти бесснежная и безвьюжная, короткая зима. Был Каэр Морхен - холодные, каменные стены, пустые комнаты и абсолютное одиночество; плевание в потолок, до которого невозможно достать, охота на дичь, мясо на огне и невероятно долгий сон до полудня; множество мыслей, пугающих и решительных, обнадёживающих и тоскливых; воспоминания, лишающие покоя, и длинное, тягучее ожидание, которое, к концу зимы, не оправдалось.
Была оттепель. Ленивые сборы, прощание с замком и выход на тракт. Были первые заказы и первая, за эти месяцы, пролитая кровь.
Было приглашение в сказочный, цветущий Туссент, неожиданно обернувшееся грандиозным заказом, обретением собственной винодельни, удивительной встречей со старым другом и разрешением его проблемы и, в итоге, заключением в Туссентской тюрьме с потенциальным повешением, до которого не дошло благодаря, внезапно, Лютику.
В конце концов - были натянутые отношения с княгиней Анной-Генриеттой. Были натянутые отношения, казалось, со всем Туссентом. Заказ, вполне справедливо, оплачен не был, тем не менее, всё ещё была винодельня и Регис, который, после всех событий, одним тёплым, не предвещавшим ничего особенного, весенним днём, составил Геральту компанию в созерцании вечернего княжества, в неспешных философствованиях, разделив с ним настойку из мандрагоры.
Заканчивалась ночь, заканчивались разговоры и заканчивалась выпивка (даже вновь добытая порция). Регис исчез чуть раньше, чем занялся рассвет, а Геральт остался наблюдать, как на небе исчезает последняя звезда. Он был как-то странно воодушевлён и, не смотря на бессонную ночь, спать ему нисколько не хотелось.
Ему хотелось вернуться домой.
И сама эта мысль была невероятной – у него был дом, дом – в прямом смысле этого слова, хотя этому имению ещё предстояло заслужить право называться «домом» в том контексте, в котором он называл Каэр Морхен. Может быть, когда-нибудь, Корво Бьянко и сможет заменить ведьмачью крепость. Когда он полностью его отремонтирует, когда приведёт в порядок двор. С чем чёрт не шутит – может быть, он даже займётся вином. Как он высказал Регису, так и думал сейчас – эти возможности прельщали, но сию секунду было сложно представить себя кем-то другим, кем-то, кто не пачкает руки в крови, а одежду в грязи. Время (и не только оно) расставит всё по местам.