Элис Китон трудно было вывести из себя, но сейчас это случилось. Она привстала на цыпочки, пытаясь определить источник звука. Голос был женским, с легким ирландским акцентом. И в нем было пламя. Отчего? Ярость? Боль? По опыту Элис могла предположить, что и то и другое. Так реагировать, в публичном месте… Она должна быть в отчаянии. Элис даже не могла вспомнить, чтобы кто-нибудь пытался разговаривать в лондонском транспорте, не говоря уж о том, чтобы кричать.
Но все было бесполезно. Будучи чуть выше полутора метров, Элис ничего не видела за спиной стоящего впереди человека. Голос, эта женщина – остались тайной. Прежде чем Элис успела снова коснуться пола пятками своих балеток, нетерпеливое давление толпы возобновилось. Ее понесло в сторону турникетов, которые наконец открылись, и к ожидавшему поезду.
Элис взмахнула правой рукой, как велосипедист на повороте. Она была не просто пассажиром, она тут по делу! Она и так уже опоздала на встречу с управляющим станцией. Чем быстрее она встретится с Нейлом, тем быстрее сможет освободиться и провести вечер, как и положено уважающей себя двадцатишестилетней даме (на диване, лицом вниз, с большим бокалом вина), а не в поисках очередной бессмысленной статьи.
Нейл Блум был самым старым сотрудником метро, и в этом качестве был выбран для интервью в ежемесячном выпуске колонки «Мой Илинг», которая располагалась на задней странице «Горна».
Поскольку Элис была там самым младшим репортером, ее задачей было разыскать его, уговорить дать интервью и записать его ответы на животрепещущие вопросы типа «Ваше любимое место для прогулок с собакой?» и «Лучший кофе в окрестности?».
Элис начала работать в «Горне Илинга» сразу после университета. После месячной практики ей предложили место, и она не упустила этой возможности. Всем известно, что работа такого рода для начинающих в журналистике подобна гигантской панде в дикой природе – исчезающе редка. Но новизна довольно быстро пообтрепалась. Самой захватывающей статьей в ее портфолио было описание подковерных интриг в местном женском комитете. Когда пару недель назад она вставляла этот шедевр в свое CV[3], ее захлестнуло очередной волной сомнения. Если ее главным профессиональным достижением стало расследование похищения рецепта джема у тетеньки за семьдесят, то что-то с ее жизненными планами пошло не так. И даже сильно не так.
Но журналистика все равно оставалась единственной профессией, которой Элис хотелось заниматься со своих подростковых лет, подумала она с грустью. Четырнадцатилетней Элис казалось, что все журналисты обладают намерением, возможностью и упорством в поисках истины. Там, где власти не хотят или не могут ничего сделать, вступают в бой репортеры. Там, где вопросы, оставшиеся без ответа, были преданы забвению, журналисты связывают оборванные нити и людские судьбы. Элис мечтала написать что-то значимое. Она хотела, чтобы ее карьера была исполнена смысла. Так как же она очутилась здесь, по дороге на интервью с самой унылой на свете знаменитостью районного масштаба?
Толпа вокруг Элис поредела уже настолько, что она могла как следует разглядеть вестибюль станции. Люди сновали через турникеты туда и сюда, напрочь позабыв о сцене, разыгравшейся несколько минут назад. Дайте же мне вздохнуть, черт побери! Эти слова все еще звенели в ушах Элис, и она потрясла головой, стараясь обрести ментальное спокойствие перед встречей с Нейлом. Справа от себя она увидела экран из плексигласа, отделяющий диспетчерскую станции Илинг Бродвей. Нейл уже должен был там быть.
И она тоже. Если бы не то, что или, вернее, кого она заметила в дальнем конце станции.
Там стояла одинокая женщина, слегка покачиваясь, как последняя кегля, оставшаяся на дорожке боулинга. И Элис совершенно ясно, без всяких сомнений, поняла, что это она, та самая, которая несколько минут назад подчинила себе всю станцию.
Ей было, наверное, уже за тридцать – высокая, плечистая, в черных нейлоновых брюках и бордовой кофте, которая не сочеталась с желтой майкой поло. Все это казалось совершенно обыкновенным, пока Элис не увидела ее лица. И это был контраст. Женщина была потрясающей – другого слова было не подобрать. У нее были огромные зеленые глаза, и скулы, словно сошедшие со страниц модного журнала; ее губы выглядели так, как будто на них был перманентный макияж.
Взгляд Элис упал на руки женщины, и она прочитала табличку: «ДЖИМ, ВЕРНИСЬ ДОМОЙ». Кто бы мог подумать, что за тремя короткими словами может скрываться столько тоски, столько боли? У Элис в груди что-то лопнуло. Все мысли про интервью вылетели из головы. Она должна сказать этой женщине хотя бы что-нибудь. Просто должна. Да, это была эмпатия. Но это выходило за пределы простой человеческой доброты. Это было понимание. Элис знала, что это такое, когда тебя бросили.