Он погладил Байкала, который теперь смирно сидел у его ног и не мигая, задрав голову, смотрел ему в лицо.
— Букаш, прозевали мы Жукэ-то. А? Где Жукэ?
И снова Байкал сорвался с места, залаял, кинулся опять за дымовую трубу. Цепочка снова осадила его. Он яростно повернул свою узкую черную морду и цапнул цепочку желтоватыми клычищами — пусти, мол, проклятая!
Боря Аинев бросился к Байкалу.
— Тут что-то нечисто! Букаш, где Жукэ? Покажи, где Жукэ?
Теперь Байкал уже завывал, закатывая глаза и пощелкивая зубами. Боря поспешно отвязал цепь. Байкал рванулся вперед, чуть не свалил хозяина с ног и исчез за дымовой трубой. Натыкаясь на скулящих собак, опрокидывая жестяные миски, мы бросились следом за Байкалом.
В укромном уголке, под большой шлюпкой, Байкал рыл кучу старого брезента, рвал ее зубами, царапал лапами, урчал и потряхивал головой.
Вдруг брезентовая куча зашевелилась, и из-под складок брезента показалась лисья мордочка.
— Вот ты где! — закричал Боря Линев. — Фря какая! Все мерзнут на голых досках, а он не желает!
Боря схватил Жукэ за ошейник и поволок на старое место. Жукэ упирался, ворчал и со злостью и с презрением посматривал на торжествующего Байкала.
— Эх, ты, предатель, предатель, — казалось, говорил Жукэ. — А еще земляк называется.
На третий день пути с самого утра заморосил мелкий дождь. За ночь море успокоилось, и теперь, страшное и холодное, неподвижно лежало до самого горизонта. Кругом так пустынно, что кажется, будто мы действительно доплыли до края света. Только серые, толстомордые, похожие на «Юнкерсов» поморники летят все время за нашим кораблем. С жалобным тоненьким писком чайки падают до самой воды и боком, по ветру, уходят далеко в море.
Сегодня наш корабль начинает оживать.
К вечеру в кают-компании собралось уже столько народу, что я едва смог пристроиться на кончике стола, чтобы записать сегодняшний день в путевой дневник.
Вдруг в каюту ввалился Ромашников. Размахивая какими-то листками, он закричал:
— С Франца! Телеграмма! Сейчас радист принял. Слушайте!
Все зашумели, повскакали со своих мест и обступили Ромашникова.
Громко, на всю кают-компанию Ромашников прочел:
«Наконец вас заметили точка Слышали вас от Канина носа точка Лед в бухте примерно семь баллов запятая лед мелкобитый точка Где вы ваше место точка Есть ли у вас короткие волны назначьте время работы с вами точка».
— А это много льда — семь баллов? — быстро спросил Боря Линев.
— Семь баллов, — оттопырив нижнюю губу, важно сказал Ромашников, — это значит, что семь десятых всего водного пространства покрыто льдом. Понятно?
— Так это же гроб!
— Ничего не гроб. Лед-то какой? Сказано — мелкобитый. Такой-то лед «Таймыр» распихает, как орешки. Это ерунда.
— Ничего себе ерунда — семь десятых водного пространства! — возмутился Гриша Быстров. — Как раз через эти-то семь десятых, может, и не пробьемся. Вот получится глупая история. Собрались, распрощались, поплыли, а потом через месяц назад. Здравствуйте, пожалуйста, вот и мы. Вернулись с зимовки. Прямо позор.
— А вдруг так! — кричит Боря Линев. — Слушайте, ребята! Вдруг так: подходим к Нордбруку — лед. Туда, сюда — ни в какую. Ведь октябрь! Постоим дня два, нас и заморозит. Зимовать на «Таймыре». А?
Борю Линева перебивает Боря Маленький:
— Я тогда свою Амфибию…собрал, поставил на лыжи, заправился. Контакт! Есть контакт! И — пошел в Архангельск. Через десять часов — пожалте бриться. Прилетел — сейчас на вокзал…
— Это кто же тебе, интересно, твою Амфибию-то даст? — говорит незаметно вошедший в кают-компанию летчик Шорохов. — Видали вы короля воздуха? Собрал, контакт, и — пожалте бриться — полетел!
— Ну, ладно, — быстро соглашается Боря Маленький. — Не дадите, и не надо. Мы с Линевым на собаках уйдем.
Боря Линев звонко хлопает себя по лбу.
— Верно, Борька, на собаках! Сделаем нарты. Ружья возьмем и пошли чесать.
— И я с вами, — взмолился Ромашников.
— А ты-то зачем? Ты на «Таймыре» оставайся. Лед-то ведь какой? Мелкобитый. Такой-то лед вы с «Таймыром» как орешки распихаете. Да и на что ты нам нужен?
— Я вам буду погоду предсказывать.
— А на черта нам твоя погода? Нет уж, сиди на «Таймыре» и предсказывай свою погоду. А то тебя еще тащить придется. Ты на лыжах-то ходить умеешь?
— Ну, не умею.
— А стрелять умеешь?
— Зачем мне стрелять? Стрелять ты будешь, ты каюр.