Потом. Не сейчас. Не в этой реальности и не в этой вселенной.
Взрываются.
Осколки разбитых миров складываются фрагментами рваными — и из двух безупречно-правильно складывается одно — одно единственно верное из всех возможных.
Складывается.
Чтобы уже никогда не разбиться.
========== 12. Алыми вспышками ==========
Октябрь обрывками конфетти раскидывает по аллеям засохшие листья; плачет навзрыд холодными ливнями.
Крупные капли по стеклу ползут прозрачными змейками; в прорехах рваных туч — блеклые лучи холодного солнца. И куда ярче, несвоевременно-весенним всполохом, вспыхивают в конце зала ослепительно-рыжие волосы.
— Привет, Зиминух. А я тут тебе кофе заказал, черный без сахара, все как ты любишь.
— Какая галантность! — ожидаемо ехидничает Зимина, вздергивая бровь. — Видимо, тебе что-то от меня ну очень нужно.
Вот сейчас он ее узнает — не ту выцветше-измученную, подбитую, будто угасшую, другую: язвительную, яркую, живую. Даже внешне будто сбросившую десяток лет и неподъемный груз кровавых грехов, легкую и свободную.
— А что это твой верный оруженосец меня так взглядом прожигает? Ревнует, что ли? — подкалывает Стас, кивая на соседний столик, где в одиночестве хмуро пьет кофе ее Ткачев.
— Да ну тебя, Карпов! — насмешливо фыркает Ира, но во взгляде что-то меняется, резко, разом — будто тают тяжелые айсберги. — Ты меня звал, чтобы мою личную жизнь обсудить или?..
— Или, Ириш.
— Дай-ка угадаю, — Ирина несколько секунд смотрит на него неподвижным взглядом хищно-янтарных, затем тянется к карману плаща. На стол ложится флешка.
— Это что?
— Записи с камер возле того места, где тебя отоварили. Ты же это у меня хотел попросить?
— Да-а, Зиминух, у тебя случайно ведьм в роду не было?
— Будем считать, что спасибо ты мне сказал, — мимолетно усмехается Ира и поднимается резко, на ходу подхватывая сумку. Стас долго задумчиво смотрит ей вслед, не сразу осознавая, что увидел в ней такого, чего не видел никогда прежде.
Счастье. Тихое, спокойное, всепоглощающее счастье — то, чего сам не знал и наверное не узнает уже никогда.
Все возвращается на круги своя: как год, два, три назад. Снова поиски, вычисления, охота — только в этот раз куда серьезнее и опасней, ведь из соратников у него теперь никого, зато противники — целая международная организация по вывозу из страны живого товара. Игры в поиск истины заходят слишком далеко: снова приходится быть в напряжении, прятаться, осторожничать. Из всей связи с внешним миром — только пачка газет из ближайшего ларька и звонок Свете по видеосвязи раз в неделю — но и здесь он умудряется проколоться. Стас понимает это слишком поздно, когда в назначенный час Светлана не выходит на связь; через два и три — тоже. Звериным чутьем предполагает непоправимое — поздно.
А дальше — все будто в бесконечном кровавом кошмаре, только еще страшнее, потому что это не сон.
Сердце в грудной клетке отбойным молотом. Выщербленные временем запыленные ступени. Приоткрытая дверь квартиры.
И кровь. Кровь, кровь, кровь — в отпечатках обуви в коридоре, на полу кухни, на связанных запястьях, на тонкой шее, на каштановых завитках.
— Света!!!
Глохнет от своего то ли крика, то ли рычания. Ничего не видя перед собой, не разбирая дороги — прочь, прочь отсюда, но сил хватает только до коридора, и там — на пол, неловко, обессиленно, не сразу нашаривая на тумбочке мобильный телефон.
Словно со стороны — неестественно спокойный, деловито-четкий голос; выскользнувший из руки телефон и ослепительно-алые вспышки перед глазами. В кроваво-красном болезненном вихре — слепящим пятном белоснежное свадебное платье в приоткрытой дверце шкафа.
Снова заигрался. Снова потерял. Снова виновен.
Грудную клетку разрывает звериным воем.
========== 13. Разделяя боль ==========
Не мать. Не сестра. Не жена. Не подруга.
Я просто тихонько держу твою руку. ©
Въедливый запах масляной краски и растворителя вперемешку с застоявшимся духом крови. На полу у стены — несколько новых картин в подрамниках, на столе — пачка акварелей, написанных с какой-то неуверенной нежностью, на мольберте — набросок какого-то портрета углем, ничего явного, одни хаотичные точки да рваные линии.
Горло распирает от немого крика и невыносимого жжения; дышать решительно нечем — не помогает раскрытое настежь окно: впору выйти через него же.
— Выпейте, Станислав Михайлович.
На дне стакана взрываются шипучкой какие-то таблетки. Стас тупо смотрит на тонкую руку, на сжатые пальцы — и горло схватывает еще сильнее.
— Это еще нахрена? — привычно не стесняется в выражениях. — Я не барышня кисейная, чтоб меня успокоительным пичкать, — от боли в груди голос срывается на хриплый полурык. Наталкивается на сдержанно-твердый взгляд прозрачно-апрельских и будто под гипнозом протягивает руку к стакану. Прохладная вода растекается по гортани долгожданной свежестью — и дышать становится чуть-чуть легче. Чуть-чуть — но не настолько, чтобы кипящая в грудной клетке ярость улеглась, растаяла, стихла: знай Стас точно, кто это сделал, он не сидел бы сейчас как последний идиот в этой тесной гостиной, задыхаясь от невыносимого запаха крови и невозможности сделать хоть что-нибудь.
— Станислав Михайлович, я хотела вас попросить, — Лаврова осторожно усаживается на край кресла — аккуратно, будто с опаской; смотрит прицельно — кажется, что в самую душу. — Я понимаю, что вы сейчас чувствуете, правда понимаю. — Кривая ухмылка на губах Карпова замирает болезненной гримасой — да что ты можешь понимать, девочка? — Но я хочу вас попросить не совершать необдуманных поступков. У вас, конечно, есть свои специфические методы, и понятия о справедливости тоже… Но мы сами, без вас, найдем тех, кто это сделал.
— Не понимаю, о чем ты.
В светлых глазах напротив чистые озера скрываются под неподъемными льдами.
— Давайте вот без этого, ладно? Мы же с вами оба понимаем, что версия с каким-нибудь случайным грабителем не выдерживает никакой критики. А если учесть, что до этого вы активно искали тех, кто на вас напал, и их хозяев… Они пытались узнать у нее, где вас искать, так?
Каменное молчание.
Стас тупо смотрит прямо перед собой; ровная интонация словно сквозь вату доносится мерным гудением.
— Я хотел сделать ее счастливой, — голос бесцветен и мертвенно-сух. — А получилось, сделал все, чтобы ее не стало.
И вздрагивает будто под током — теплая ладонь тихонько касается сжатого кулака. Но больше всего Стас благодарен сейчас за эту тишину — за отсутствие шаблонно-безличных «сочувствую», «мне очень жаль», «держитесь»; лишь ободряюще-легкое касание руки — и столько в этом простого человеческого, что становится нервически-смешно.
Красавица и чудовище, твою мать.
Стас тисками сжимает в своих руках тонкие пальцы и скалится по-звериному хищно, отчетливо ловит током пробежавшее напряжение — именно напряжение, настороженность, не страх, а в следующую секунду Лаврова рывком отдергивает руку и отодвигается даже.
Хрупкие принцессы всегда боятся кровожадных драконов — классика жанра ведь.
Гулкую тишину разрывает едва слышимый звон — на журнальный столик брякает связка ключей.
— Это еще что?
— У меня подруга в командировку уехала, — неестественно-буднично пожимает плечами Катя, — ключи мне оставила на всякий случай. Думаю, вам оставаться здесь…
— А я призраков не боюсь, — и снова звериный оскал. — Люди пострашнее будут, знаешь ли.
И только когда тихо хлопает входная дверь, Стас без сил сползает прямо на пол, закрывая глаза и задыхаясь от распирающей изнутри дикой ярости.
Раненый зверь не знает жалости.