До чего же невыносимо смотреть, как страдает человек, которого любишь! Словно это тебе больно. Когда он наконец заснул, я думала, меня стошнит. Меня трясло, не хватало воздуха. Медсестры долго уговаривали меня прилечь, оставить Ричарда хоть ненадолго. Но мне не хотелось упускать ни минуты, когда он бодрствует.
Он проснулся, и пришел врач. Он задал Ричарду несколько вопросов, посмотрел карту. Мы с ним вышли в коридор. Он подтвердил, что состояние Ричарда ухудшилось, и сказал, что в ближайшее время ему нужен покой. Слишком много внешних раздражителей его утомили. Он посоветовал, чтобы с Ричардом была только я, а родственники заходили бы минут на пятнадцать. Ричард хотел развлекать всех, кто его навещал, и это его подорвало. Он отлично умел показать, будто с ним все в порядке. Мог обдурить кого угодно, даже медсестер.
Еще меня беспокоил один и тот же разговор, который мы с ним вели постоянно.
— Знаешь, чего бы мне хотелось? — говорил Ричард. — Чтобы мы с тобой пошли туда, — показывал он, — выпили бы пивка, покурили.
— Мы не можем, Ричард, — отвечала я. — Это больница, ты — пациент. Курить здесь запрещено, пить пиво — тем более.
— Да ладно тебе! — отвечал Ричард. — Я знаю, пива ты раздобудешь. А у меня есть «Мальборо». — И он начинал рыться в своей сумке.
— У тебя нет сигарет, — говорила я.
— Есть, я помню.
— Ричард, здесь запрещено курить.
— А знаешь, чего мне хочется? — снова начинал он. — Выйти с тобой на балкон, выпить пивка, покурить.
Всякий раз, когда начиналась такая беседа, мне нужно было ее как-то закончить — иначе мне было не уйти. Иначе бы он так и считал, что за окном балкон, а это было крайне опасно. Еще я боялась, что он раздобудет сигареты. Я решила бросить курить — чтобы его не будоражил запах табака.
Разговор о сигаретах длился минут по десять и повторялся, с небольшими изменениями, постоянно. Вот один из них:
Ричард: Я вот что подумал… Знаешь, чего бы мне очень хотелось?
Я: Нет. Чего же?
Ричард: Здорово было бы погулять где-нибудь за городом, посидеть под деревцем. Вдвоем.
Я: Да, это было бы здорово.
Я тут же представила, как мы романтично расположились под сенью старого дуба.
Ричард: А в ручье бы охлаждалась бутылка белого вина.
Я: Чудесно.
Ричард: И пачка «Мальборо».
Одно из самых приятных воспоминаний о том периоде — это безудержное счастье, которое я испытала, когда он вернулся. Он был ужасно инфантилен, все забывал, капризничал, но это был именно Ричард, и тогда я, наверное, любила его больше всего. В глубине души я боялась, что он потеряется навсегда. Но он все-таки вернулся.
Тогда Ричарда еще преследовали сильные головные боли, и ему регулярно давали морфий и еще кучу всяких лекарств. Он старался преодолеть боль, не хотел пить таблетки, но медсестры говорили, что нужно облегчать себе жизнь. И он их слушался.
Ричард был совершенно вымотан, и сестры сказали, что он проспит всю ночь. Они настаивали, чтобы я как следует выспалась, да я и сама понимала, что это необходимо. В половине десятого вечера я ушла из больницы, отправилась на такси в гостиницу, где остановились все родственники. Я туда попала впервые.
Я что-то съела с родителями Ричарда, а через час приехал Ник с семьей. Мы все были рады повидаться, только вот повод был совсем не радостный. Мы все волновались, и я хотела быть только в одном месте — рядом с Ричардом. Однако мне дали задание выспаться, и я вскоре отправилась в постель.
Спала я отвратительно и в половине седьмого уже была одета. Когда я ехала в такси, позвонили из больницы. Ричард проснулся и, не увидев меня, расстроился. Видно, он устроил настоящий скандал, раз сестры даже позвонили мне. Я твердо решила больше в гостинице не ночевать.
Такси ехало целую вечность. Я сидела, зажав в кулаке деньги, — чтобы сразу расплатиться и бежать в палату. Снова зазвонил телефон.
— Минди, Ричард сильно разволновался. Ты скоро приедешь?
— Через пятнадцать минут. Скажите ему, я уже в пути.
— Хорошо, дорогая. Не беспокойся.
Но как мне было не беспокоиться? Я не могла себе простить, что заставила его страдать. Как я могла так эгоистично поступить? Едва машина остановилась, я пулей выскочила из нее и кинулась к лифтам.
Палата Ричарда была на седьмом этаже, и лифт полз туда целую вечность. Я пронеслась мимо поста медсестры и влетела в палату.
— Привет!
— Привет! — просиял Ричард. — Как здорово, что ты вернулась!
Мы крепко обнялись. Уж не знаю, насколько путаное у него было сознание. Может, он действительно испугался, что я не вернусь. Посттравматическая амнезия — странная штука. Большую часть времени память у него была как у золотой рыбки (пять секунд). Из прошлого он помнил обрывки, после аварии — почти ничего. Он не мог положиться на свой разум, а это очень страшно. В медицине такое состояние называется спутанностью сознания. Одно он знал твердо — я его союзник. Не был только уверен, существую ли я на самом деле или являюсь плодом его воображения. Ему рассказали об аварии, в которой он выжил, хотя по всему должен был погибнуть. Никаких видимых подтверждений этому не было — разве что синяки и странное ощущение в голове — как будто он был под наркотиками. Он смутно узнавал знакомых, но не мог толком ничего про них вспомнить. Вдобавок его держали пленником в крохотной комнате.