И самое главное, там были студии. Придя туда впервые, я с замиранием сердца взирал на происходящее за стеклом. Над дверью горела табличка «Идет эфир», а внутри человек переставлял пленки, щелкал тумблерами, нажимал на кнопки и непрерывно говорил что-то в огромный микрофон. Он с доверительным смешком менял уровень сигнала и пускал в эфир очередного звонившего. Я завороженно наблюдал за ним и поклялся, что когда-нибудь тоже этому научусь. А пока что мне надо было варить кофе на всю команду.
Следующие лет десять я переходил с одной радиостанции на другую, жил в крохотных однокомнатных квартирках по всему северу Англии и набирался опыта. Брал интервью, редактировал, собирал материалы для новостей, убегал от рассерженных фермеров, не желавших беседовать о субсидиях. Я брал интервью у министров, писателей, шоуменов, знаменитых поваров и путешественников, общался с людьми, совершавшими удивительные подвиги, боровшимися с тяжелыми болезнями, добившимися успеха на коммерческом поприще. И понял, что жизнь каждого человека — это, по сути, эпопея.
И вот 19 февраля 2002 года моя собственная эпопея привела меня к автостоянке у пешеходного моста над А40. Я купил в ларьке чашку кофе и сел в машину. До прослушивания в студии оставалось десять минут.
Как-то раз из этой студии я вел прямой репортаж для Би-би-си. У меня до сих пор хранится эта запись. Кончается выпуск новостей, и тихий тоненький голосок пытается пробиться сквозь затихающую мелодию. Я называю свое имя и, не рассчитав время, рассказываю о песне Дасти Спрингфилда, когда уже звучит первый куплет. Так начиналась моя карьера радиоведущего.
С тех пор прошло почти тринадцать лет, но мне по-прежнему стыдно это вспоминать. Машина, в которой я сижу, — «Порше-911SC» 1982 года. Красная краска местами облупилась, мотор стучит, масляный насос не подает масло. Но это лучшая из всех машин, которые у меня были, и я ее обожаю.
В тот день, когда я ее купил, я отправился к родителям в Лезерхед. Был осенний пасмурный день, но дождь скоро перестал, и я с восторгом смотрел на серебряные капли, стекавшие по красному боку машины. Повертев брелок в руке, я нажал на кнопку — запереть дверцы. Раньше у меня никогда не было машины с системой дистанционного запирания дверей. Родители сразу сообразили, что я приехал похвастаться новым приобретением, и послушно ахали и охали. За долгие годы они привыкли, что я привожу демонстрировать каждое новое колесное транспортное средство, доведшее меня до банкротства, и слушали, как я, задыхаясь от восторга, описываю его достоинства. Они стоически сносили мои объяснения — мол, оно того стоило, хотя знали, что у меня нет денег купить себе хотя бы новые джинсы. Как они это выдерживали, не понимаю. Но я искренне благодарен им за то, что они терпели все мои сумасбродства.
Даже когда с работой все ладилось, я слишком много думал о машинах и мотоциклах. Всякий раз, поступая на очередную радиостанцию, я непременно заходил в гараж посмотреть, какая здесь служебная машина. Больше всего я любил отправляться в поездку на машине радиостанции. Это были либо легковушки, либо фургоны, но непременно с десятиметровой антенной, выезжавшей из крыши. На каждой станции рассказывали кошмарные истории про очередного недотепу-репортера, выдвинувшего антенну ровно на высоковольтные провода. В зависимости от чувства юмора звукорежиссера, который рассказывал байку, она обрастала теми или иными душераздирающими подробностями.
Если удавалось выдвинуть антенну и не зажариться заживо, можно было вести прямые репортажи с пастбищ, сельских концертов, распродаж и соревнований по плаванию. Но главным счастьем для меня было сесть в машину и выехать из гаража. Машины на радиостанциях бывали самые обычные, ничего шикарного. В гоночных авто для оборудования места нет, к тому же скромный бюджет Би-би-си исключал «ламборгини».
В первый день работы на радио Ньюкасла меня отправили в студийном фургоне делать репортаж в одно суровое местечко — но я об этом, увы, не догадывался. Я добрался до школы, откуда мне предстояло вести передачу, припарковал фургон, выдвинул антенну, размотал кабель, к которому были подсоединены микрофон и наушники. После чего я вошел в ворота, пересек школьный двор, зашел в вестибюль. Представившись учителю и детям, я надел наушники и приготовился вести передачу. Ведущий объявил в эфире мое имя, я заговорил. Но в наушниках стояла тишина. Я решил, что они сломались, и довел репортаж до конца. А вернувшись к фургону, обнаружил, что кабель выдран с мясом. На этой радиостанции я долго не задержался.