Кьяра вздрогнула, и Дерек увидел, как побелели ее пальцы, сцепленные на колене. Симонетти презрительно хмыкнул.
— Можешь не смотреть, я не заставляю.
…Пройдя сквозь здание вокзала, они вышли на перрон, и золотистый шар артефакта, который парил над доской с расписанием поездов, мелодично прозвенел:
— Поезд из Малого Харавана прибывает на первую платформу через час. Поезд-дубль из Лекии прибывает через сорок минут. Нумерация вагонов от головы состава.
Симонетти ухмыльнулся и сплюнул себе под ноги через щербину в зубах.
— Ну что, повторим еще раз, — сказал он. — Принимаем с двух сторон под белы рученьки, и ты сразу делаешь ему укол в шею.
Я кивнул и похлопал по карману, в котором лежал маленький шприц. Сколупин, прекрасное средство: со стороны будет казаться, что благородный господин перепил, и теперь добрые товарищи ведут его к экипажу. Двигаться можно, а сопротивляться — уже нет.
— Ты, — Симонетти обернулся к Кьяре. — Идешь чуть поодаль. Если будет трепыхаться — падаешь в обморок. Суета, шмунь, все такое. А мы уходим.
Шмунью сокамерники Симонетти называли суматоху. Кьяра качнула головой и хмуро ответила:
— Понятно. Сделаю.
— «Сде-елаю», — передразнил Симонетти. — Зря я с тобой связался.
До появления поезда все молчали. Перрон заполнялся встречающими, и Дерек с грустью подумал, что хотел бы снова испытать то почти забытое, трепетное чувство, когда возвращаешься домой, и тебя обнимает любимая. Аурика однажды встретила его из поездки по Северному округу и, после того, как они наобнимались досыта, заговорщицки сообщила:
«Мы по тебе скучали».
Дерек тогда не понял, что она имеет в виду, и Аурика рассмеялась и указала на живот.
«Была у медикуса, — сказала она. — Все подтвердилось. Под новый год буду рожать».
Воспоминание было таким простым и таким ясным, что на мгновение Дереку показалось, что он вернулся в прошлое. Вот его поезд подходит к вокзалу, вот Аурика поднимается на цыпочки, рассматривая нумерацию вагонов. Аурика давно умерла, от нее ничего не осталось — и надежда, которая вела Дерека с момента встречи с Кьярой, вдруг показалась смешной и наивной.
- Второй вагон, — сквозь зубы процедил Симонетти. — Вот послал же Господь напарничков!
Дерек послушно двинулся ко второму вагону, прорубаясь через толпу встречающих, как ледолом сквозь полярные льдины. Вот проводник открыл двери и выставил лестницу, вот пошли первые пассажиры… Дерек смотрел, чувствуя, как в груди нарастает огонь нетерпения. Да где же этот проклятый докторишка!
— Друг, мы встречаем господина Дерека Тобби, — Симонетти сориентировался быстрее и, подойдя к проводнику, взял его под руку: вроде бы легонько, но ясно, что шутить не стоит. — Он еще в вагоне?
Проводник оценивающе посмотрел на их компанию, понял, что лучше не связываться и ответил:
— Господин Тобби вышел на станции Эвлар. Час назад. Я еще спросил, точно ли? А то мне там двери открывать приятного мало. Да, говорит, точно. Предместья нужны.
Дереку захотелось стукнуть кулаком по железу вагона. То ли Эттер понял, что за ним следят, и решил петлять, то ли именно в предместьях и было то, в чем он нуждался.
— Дьявольщина! — выдохнул Симонетти сквозь зубы и, взяв Кьяру за руку, потянул ее за собой к зданию вокзала. Дерек молча подался за ними.
Когда они спустя полтора часа добрались до Эвлара, небольшого поселка, прираставшего краем к столице, дождь перестал и проглянуло солнце. Кьяра, которая всю дорогу хранила угрюмое молчание, оживилась, и в ее глазах появился энергичный блеск. Возможно, она наконец-то взяла себя в руки и перестала бояться доктора Эттера — а возможно, ее просто взбодрила мысль о том, что все плохое однажды пройдет, как и дождь.
Поселок состоял из одной-единственной улицы, и дома, которые утопали в цветах, можно было без всякой натяжки называть элитными. Дерек вспомнил, что во времена его работы в хаомийской инквизиции в этих домах жила обеспеченная интеллигенция — музыканты, актеры и живописцы из тех, кто сумел приблизиться к королевской фамилии.
— Что-то не так? — тотчас же спросила Кьяра, глядя, как Дерек смотрит по сторонам.
— Прикидываю, кто здесь живет, — ответил Дерек. Ну точно, художники. Вон один из них сидит в саду и марает холст изображением барышни, которая расположилась чуть поодаль и читала книгу.
— Тут много кто живет, — произнес Симонетти. Спрятав руки в карманы и сдвинув шляпу на затылок, он с интересом рассматривал натурщицу. Неудивительно — всю ее одежду составляла жемчужина на серебряной цепочке. — Мы с приятелем тут однажды лошка одного подрезали. И есть-то никто, свистун в оркесте, а карманы полны рыжья.