За прибрежными селениями, за горизонтом, там, где небо гонит облака навстречу упорному, злобному ветру, простирается «сатро» — земля. По дороге в глубь земли встречаешь громадные колышущиеся потоки серых овец, которые отовсюду стекаются к морю. Свою шерсть они оставили в бараках для стрижки на эстансиях и теперь идут последней дорогой к бойням и холодильникам побережья. Если выбраться из припортовой зоны, превратившейся в единую гигантскую овчарню, можно идти часами, не встречая ни одной овцы: казавшееся бесконечным стадо растворилось в безбрежном пространстве, исчезло в нем. Это. пространство, эту пампу, подобную морю, кое-где оживляет ленивая зыбь длинных холмов, из которых внезапно, как скалистый морской берег, возникают Анды. И в этом море пампы кораблями плывут одинокие эстансии; у них и названия кораблей: Рио-Верде, Лагуна Бланка, Энтревиентос, Кондор; свои капитаны и команды из пастухов и рабочих, иногда даже свой самолет — все это, правда, забыл пророк Жюль Верн!
Пампу сменяет лес, или, вернее, то, что от него осталось. Это громадное пространство напоминает поле боя и поражает воображение своими размерами. Но тщетно было бы искать участников сражения — вокруг ни души! Тысячи деревьев, лежащих на земле, в немом крике простирают к небу свои искривленные ветви: они вырублены людьми всего за полстолетия. Огонь позаботился об остальном. Где исчезает лес, возникает пастбище — лес жертвует собой ради жизни овец.
Наконец появляются горы. Здесь нет предгорий, как на севере страны, где они возвещают о наступлении гор и образуют их пьедестал. Тут, на краю земли, горы кажутся огромными и будто пытаются напугать путника. И человек в изумлении замирает, когда над бледными озерами или ровным горизонтом пампы вдруг возникает грозная твердыня Анд.
Хотя у Пайне их высота менее 3000 м, но это совершенно отвесные метры, из которых каждый идет в счет, так как нет ни одной возвышенности, ведущей к этому прыжку в небо, где только кондоры вычерчивают свои круги. Вверх нет ни подъемов, ни горных троп, но с высоты была бы видна только сверкающая белая пустыня: вероятно, самый большой глетчер мира на карте всего лишь продолговатое белое пятно, а в действительности ледяная устрашающая пустота.
Если захочешь достичь сравнительно близко лежащий Тихий океан, то придется двинуться вдоль неодолимого препятствия — Анд — все время на юг, до последней гавани континента. Затем через Магелланов пролив направиться сначала в сторону Огненной Земли, все дальше на юг, пока не попадешь в путаницу фиордов и проливов, будто бы не имеющих выхода, и наконец, как сам Магеллан, свернешь на северо-запад, где тебя встретят штормы, которыми так знаменит мыс Горн. Но бесчисленные мелкие острова и островки, мысы и голые скалы, стоящие на пути, гасят силу ветров и позволяют только догадываться об их мощи в открытом океане. После Патагонии памп, Патагонии Анд здесь простирается Патагония моря. Пожалуй, это еще Патагония Анд, так как скалистое побережье кончающегося здесь континента, острова, полуострова и фиорды — только часть огромных Анд, этой пустынной террасы над пустынным океаном. На сотни морских миль тянутся безотрадные четки островов — вымытый водопадами, влажно блестящий гранит да мокрый от дождя девственный лес. Смотритель маяка на острове Desolacon (о. Уныния) зарегистрировал за весь январь только один-единственный день без дождя, причем этот месяц пришелся на разгар южного лета. А в мае — июне холодный летний дождь сменяется снегом.
В этом вечном потоке вместе с охотниками за тюленями о острова Чилоэ, расположенного дальше на север, кочуют последние «индейцы моря». Когда-то своей воинственной раскраской они нагнали страху на Магеллана, а триста лет спустя такое же впечатление произвели и на Дарвина, который принял их за существа, более близкие животным, чем человеку! Но когда сегодня видишь их в лохмотьях, брошенных проезжими моряками, согнувшихся над веслами или неподвижно сидящих на корточках на дне своего долбленого челнока, к ним испытываешь только сострадание. Вместе с состраданием каждый белый человек не может избавиться от чувства вины перед последними «дикарями», которых цивилизация белых приговорила к смерти.