Скалистые острова между Огненной Землей и мысом Горн имеют своеобразную зубчатую форму. Остров Осте — один из самых крупных среди них, и на карте его очертания напоминают половинку скорлупы высохшего грецкого ореха. Он сильно изрезан множеством фиордов и бухт и поэтому разделен на крупные и малые полуострова, которые в свою очередь разрезаются бухтами. Бухта Тикиник самая глубокая на полуострове Харди. Здесь, в центре бывшей территории яганов, когда-то существовала самая южная на земле миссионерская станция, где несколько мужественных и усердных миссионеров пытались обратить в христианство кочевников моря. Сегодня на ее месте осталось только одно бедное ранчо. На защищенном от ветра берегу стоит единственная покосившаяся деревянная хижина, где обитает самый южный на земле человек, охраняя нескольких лошадей, полудиких быков да сотню овец.
Собственно говоря, нам хотелось попытаться достичь мыса Горн. Но так как мы находились на борту «Микальви», древнего транспортного судна чилийского флота, то пришлось следовать его рейсом. Только «Микальви» осмеливается забираться в эти края, чтобы снабдить маяки и удостовериться в том, что живущие здесь люди действительно еще находятся на этом свете. К югу от Тикиника больше никого не было, и, следовательно, «Микальви» там нечего было делать.
Судно пробилось сюда в ответ на призыв, своеобразный сигнал SOS ранчеро и двух пастухов, по горло сытых жизнью в этих местах. Они просили отвезти их вместе со всей живностью в Пунта-Аренас. Хижину и то, что они называли мебелью, оставили в этом забытом богом углу на случай, если другие колонисты согласятся отважиться на попытку обосноваться здесь.
Они собрали за загородку овец, пасшихся в бухте и на мелких островках, согнали лошадей и рогатый скот. Почти целый день продолжалась погрузка стада. Овцам связывали ноги, бросали их в лодки, подвозили к стоящему на якоре «Микальви» и за ноги поднимали на борт лебедкой. Коров и лошадей привязывали лассо к лодкам и заставляли плыть. Правда, при первом соприкосновении с водой лошади начинали так сильно метаться, что даже наши тяжелые морские катера рискованно раскачивались, а мы сами вскоре были не менее мокрыми, чем фыркающие животные, плывущие, как в упряжке Нептуна. Они не прекращали биться и при погрузке, и на борту, так что можно себе представить неразбериху на нашем ноевом ковчеге. Чтобы ускорить процедуру, коров просто поднимали за рога лебедкой. Часто из какого-то необъяснимого рефлекса этот момент покачивания в воздухе казался им наиболее подходящим, чтобы опорожнить свой кишечник и тем самым, вероятно, выразить свои протест. Причем в этот момент они еще и отчаянно размахивали хвостами, так что излишне описывать ощущения и вид сидящих в лодках и работающих на палубе матросов!
Во время этой варварской процедуры, к сожалению, было достаточно барахтанья коров, подвешенных только за рога, или короткой остановки лебедки, чтобы сломать животному шею. В результате в последующие дни на борту «Микальви» говядины было больше, чем за все прошедшие недели, — приятное разнообразие в меню и льготный срок для нескольких овец.
Ранчеро сеньор Флорес, худощавый, невысокого роста, будто согнутый ветром человек, пренебрегший титулом самого южного обитателя земли, отказавшийся от своего ранчо и, без сомнения, утративший часть своих надежд и иллюзий, по происхождению оказался кубинцем. Но эта солнечная национальность и вообще его цветистое имя не подошли к холодно-сырому одиночеству в бухте Тикиник. Пока сеньор Флорес с мостика управлял погрузкой своего стада, мы спросили его, что, собственно говоря, обозначает слово «Тикиник». Оказалось, он этого не знал, хотя все же очень хорошо разбирался в делах южного архипелага. Кроме того, он, наверное, был слишком занят своими животными, чтобы посвящать себя этимологическим изысканиям.
Несколько дней спустя нам представилась возможность поговорить со старой индеанкой племени ягана, единственной представительницей своей расы, живущей в Пуэрто-Вильямс. Старушка сидела возле своей хижины на солнце, столь редко появляющемся здесь. Сначала она отвечала на ломаном испанском, потом совершенно неожиданно на таком же английском. Началось с того, что на наши приготовления ее сфотографировать она реагировала словами «по, only if you give!» (нет, если только дадите). Денежный знак в 5 песо, как дань ее исключительности, был милостиво принят. Когда мы выразили удивление по поводу ее знакомства с английским языком, на котором редко говорят на Огненной Земле, и спросили, где она его изучала, то услышали, что маленьким ребенком ей пришлось жить на английской миссионерской станции, где их учили пению английских псалмов. Это было в бухте, далеко отсюда, на юге… «Может, это было в Тикинике?» — спросили мы. «Тикиник, да, Тикиник», — беззубый рот растянулся в улыбке, вызвав на лице множество морщинок, в которых весело моргали тяжелые веки. И вдруг она запела старые церковные псалмы и песни, в которых были так перемешаны испанские, английские и слова на языке яганов, что уже никто ничего не мог понять.