Но иностранного гостя в Пунта-Аренас ожидают кроме случайно запруженных овцами улиц еще и другие сюрпризы, например витрины магазинов. Они заслуживают внимания. Дело в том, что даже в самом центре города едва ли найдется какой-либо специализированный магазин — продают вообще, что бы ни продавать, где бы ни продавать. Но везде указано, является ли товар importado (импортный) или Fabricacion National (национальная продукция), как чилийцы гордо обозначают продукцию своей собственной промышленности. Чтобы как-нибудь помочь экономике крайнего юга, несколько лет тому назад Пунта-Аренас был объявлен свободным портом, и город на краю земли сейчас же наводнили иностранные товары низкого качества, безвкусная мишура и изделия из розовой пластмассы. Эта приливная волна выбросила на берег Пунта-Аренас также мощные американские автомобили (на которых можно проехать только несколько сот метров в центре города), холодильники (при наличии и без того прохладного климата) и, к счастью, также некоторые полезные машины. Вот так и соседствуют на витринах шварцвальдские часы с кукушкой, японские шелковые кимоно с драконами и настенные ковры, на которых гордые львы пустыни} на фоне пирамид сбивают с ног газелей; а в другом углу под засиженным мухами стеклом ждет своего покупателя картина: пастушеская хижина в Альпах и альпийские коровы, мирно жующие альпийские цветы. Пошлая безвкусица! На витринах — больные проказой манекены, у которых отсутствуют пальцы, а то и половина руки. Их восковая бледность еще более подчеркивается яркими тканями на них и вокруг них.
Создается впечатление, будто на этом самом далеком краю континента, как на дне глубокого сосуда, скопилось все то, что не понадобилось остальному миру.
Вид мясных прилавков и выставленных напоказ овощей и фруктов (которые действительно прибывают издалека) у непривычного посетителя вызывают изумление. Картофель быстро портится или ссыхается в маленькие сморщенные комочки, съедобные морские водоросли свисают с потолка, как ленты бумаги, бананы чернеют и как бы пребывают в постоянном трауре по самим себе… Только моллюски из Магелланова пролива, вынутые из своих створок, высушенные и теперь коричневые, как финики, нанизанные, словно четки, на нитки, неделями, даже месяцами без ущерба выносят хранение в этом климате.
Но особенное впечатление производят витрины мясных лавок, заполненные в этой столице страны овцеводства освежеванными тушами, подвешенными на железных крюках головой вниз в таком количестве, что невольно останавливаешься, обескураженный их избытком.
Здесь, где все наоборот, витрины говорят на языке, понятном только местным жителям, непонятном для нас; но мы охотно становимся жертвами их колдовства, притягиваемые к ним как магнитом. Характер Пунта-Аренас не определяется портом, хотя это и главное назначение города. Истинное лицо его можно обнаружить, лишь повернувшись спиной к проливу, следуя по дороге из крупной гальки, сначала постепенно, а потом как-то неожиданно круто поднимающейся в горы, в глубь страны. Эти дороги как бы ведут в ничто, они устремляются вверх так, что в конце их всегда видно только небо, бледно-серое небо, по которому ветер гонит темно-серые тучи. Здесь, на вершине горной цепи, оставив за собой последний город, еще сильнее ощущаешь, что находишься на краю земли, окруженный землей более пустынной, чем море, — просто пустотой.
Но и тут не совсем пусто: наверху стоит одинокая старая казарма, где скучают маленькие пехотинцы в защитного цвета мундирах бывшего рейхсвера. В плену у тех же казарменных стен и у той же скуки спокойно, но печально доживают свой век еще несколько живых существ: пума, два гуанако, три или четыре степные лисицы и два громадных кондора, которых солдаты содержат в маленьком собственном зоопарке. Таким образом чилийская армия охраняет на краю земли последних диких зверей, а одновременно и свою геральдическую птицу, так как республика Чили, как в той или иной форме каждое южноамериканское государство, имеет на гербе вместо северного орла мрачного кондора-ягнятника.
С высоты открывается широкая панорама: сначала маленький город с населением все же около 40 тысяч жителей, которые втискиваются между этими холмами и берегом, затем Магелланов пролив, а за ним плоская, серая, холодная пампа большого острова Огненной Земли. Но безнадежная обособленность этого города по-настоящему обнаруживается только с другой стороны горной цепи, откуда после короткого, но крутого спуска по каменистым тропинкам видна пустынная, без единого деревца земля. Две простые, когда-то окрашенные в белый цвет ветхие деревянные стойки создают представление о футбольном поле, но, по-видимому, только несколько коров, свиней и собак разыгрывают здесь неравные бои. К полю придвигается «пригород», но за его палисадом — вбитыми в землю бревнами — видны только невзрачные, барачного типа строения из дерева и жести. Это Poblacion de 18 Septiembre — поселок «18 сентября». Ни сада, ни цветка хотя бы в одном окне, ни одного цветного пятна в этом вечном однотонном сером сумраке. Невольно вспоминаешь маленькие домики в норвежских рыбацких деревушках, построенные исключительно из дерева: они выкрашены в яркие красные, желтые, белые или даже черные цвета, чтобы по крайней мере в тишине обрывистого берега над океаном что-то «пело», как там говорят. Вспоминаешь о цветах, которыми самый бедный крестьянин на Мадейре окружает свой дом так, что тот утопает в них. Здесь же, почти на самой голой земле, не делается ни малейшей попытки хоть как-нибудь приукрасить серые будни.