Рубашка у меня стала мокрая, дядя Миша непрерывно вытирал пот с лица. В знойном мареве дрожали верхушки бомов, раскаленный воздух неподвижно застыл над подковой, а в вышине продолжалось бесшумное строительство ослепительных городов и башен. Маковки их сверкали, как снег, а низ начал темнеть, затягиваясь сизой падымью.
Возле новой узины бомы опять сходились навстречу друг другу, и стиснутая ими Тыжа шумела еще сильнее.
Мы спустились к реке. Однако и у реки духота не уменьшилась. Здесь, пожалуй, стало еще хуже: горячим был не только воздух — жаром несло и от нагретой солнцем скалы. Пот заливал глаза, и мне это очень мешало, так как Тыжа начала делать такие повороты и петли, что мне то и дело приходилось засекать новые азимуты. Я уже не успевал записывать и считать, и мы с Катеринкой разделили работу: я записывал и отмечал азимуты, а она считала шаги. Так дело пошло без задержек, и мы двигались быстрее, чем раньше. Геннадий с дядей Мишей часто останавливались, чтобы рассмотреть скалу, отбить кусок камня или раздробить гальку, и потом снова догоняли нас.
Труба становилась уже, Тыжа шумела все сильнее и вдруг потемнела. Потемнело и все вокруг. Облака закрыли солнце, и лишь кое-где остались просветы голубого неба. Раньше все облака были белыми, а теперь ослепительно сверкали только самые верхушки, а внизу клубились, вспухали темные, свинцовые тучи, отливавшие в глубине почти черной синевой.
— Гроза будет! — испуганно сказала Катеринка.
— Не будет… А если будет, так ничего особенного. Подумаешь, гроза!
Я старался говорить бодро и весело, но это мне не очень удавалось. Грозы я не боялся дома, а здесь, в горах.
Захар Васильевич, видавший всякие виды, когда заходила речь о грозе, только качал головой и отмахивался: «Гроза в горах — не приведи бог! Намаешься.»
— Давайте поживее, ребята! — сказал дядя Миша. — А то надоело в этой трубе итти.
Мы пошли быстрее, и дядя Миша, стараясь, чтобы мы не заметили, озабоченно поглядывал то на небо, то на скалы. Они были попрежнему высоки и стали еще круче. При мысли о том, что здесь нас застанет гроза и мы не успеем выбраться до того, как дождевые воды хлынут в Тыжу, сердце у меня сжималось. Мы еще кое-как смогли бы вскарабкаться на крутую скалу, но ввести или втащить на нее Звездочку нечего было и думать.
Зашлепали дождевые капли. Дядя Миша подхватил Катеринку и посадил поверх вьюка.
— Бегом! — крикнул он, и мы побежали.
Капли перестали падать, но с каждой минутой становилось все темнее. Оглушительно шипела и клокотала Тыжа, на потемневшей воде резко выделялись клочья и гривки пены, и попрежнему тянулись крутые стены с обеих сторон.
И вдруг щеки расступились — дальше Тыжа текла между не очень крутыми гривами. Только здесь стало еще страшнее: во всю ширь нависла над горами мрачная тьма. Мы начали наискосок подниматься по увалу, чтобы уйти подальше от реки и отыскать место для стоянки, и миновали уже много подходящих площадок, а дядя Миша все вел нас дальше. Он шел впереди и то спускался немного вниз, то поднимался наверх, но, видно, никак не мог найти то, что искал. Стало так темно, что мы с трудом различали землю под ногами. Звездочка начала скользить и спотыкаться.
Наконец дядя Миша крикнул: «Стоп!» Когда мы подбежали, он стоял у входа в какое-то углубление, уходящее прямо в скалу.
— Пещера! — закричала Катеринка и скатилась с лошади. — Ура!
— Не пещера, а, скажем, грот… Во всяком случае, штука более надежная, чем шалашик из ветвей. Живей за работу!
Мы быстро натаскали в грот большую кучу хвороста, потом лапника и возвращались с последними охапками, как вдруг небо вспыхнуло голубым светом и оглушительно загремело. Первый удар будто распорол мешок с молниями, и они посыпались одна за другой. Катеринка присела и зарылась лицом в лапник. При свете молнии все стало так четко и далеко видно, словно вдруг приблизилось к самым глазам. И тут мы увидели, что Звездочка, привязанная к елке у входа в грот, поднялась на дыбы, рванулась и исчезла. Генька, шедший рядом со мной, швырнул лапник и бросился следом, а дядя Миша за ним.
Я и Пашка смотрели им вслед, не зная, бежать ли нам тоже ловить Звездочку или делать что-нибудь другое. Потом я решил, что это непорядок — всем бегать за одной лошадью, а нужно зажечь костер, чтобы им легче было нас найти. Молнии перестали сверкать, и сразу стало еще темнее, чем раньше. Я тронул Катеринку за плечо: