— Ладно уж, инспектор!.. Садись-ка лучше на телегу, а то притомишься раньше времени.
Но дед Савва убежал вперед и что-то начал выговаривать Геньке, правившему первой лобогрейкой.
— «Уродилася я.» — зазвенел впереди голос Аннушки Трегубовой.
— «.как былинка в поле», — подхватили девичьи голоса, и над Тыжей громко и слаженно полилась песня.
Песня была печальная, она рассказывала о горькой судьбе девушки-сиротинки, но голоса были так молоды и звонки, звучали они так весело и задорно, что, несмотря на грустные слова, она никого не печалила, а веселила, и ясно было: поют ее не ради грусти, звучащей в ней, а потому, что всем хорошо и радостно, и поэтому ничего не значат эти умершие уже слова из далекого прошлого, а важна лишь радость, звенящая в согласном хоре голосов.
На мосту через Тыжу Иван Потапович и Федор Елизарович приостановились, оглядывая проходящих.
— Прямо как колонна на походе, — долетел до меня голос Ивана Потаповича.
— А что же, армия и есть! — отозвался дядя Федя.
группы разбрелись по участкам.
Мы пришли на свой. Иван Лепёхин сел на место скидальщика, Генька тронул вожжами лошадей. Мотовило наклонило колосья, хрустнули под ножами стебли, и первый сноп упал на жнивье.
— Не отставай, Настенька! — крикнула Аннушка и с азартом, словно шла в атаку, кинулась вязать снопы.
На втором участке замелькали крылья лобогрейки Федора Рябых, а выше по косогору мерно, как по команде, взблескивали косы. Было похоже, будто один за другим отряды идут в наступление на мягко шумящую стену пшеницы и она пятится, отступает все дальше и дальше, не выдерживая натиска.
Иван Лепёхин взмок после третьего гона. Быть скидальщиком на лобогрейке — это совсем не легко и не просто: попробуй-ка помахать вилами так, чтобы снопы были один в один, и не отстать от равномерно стрекочущей машины, которая то и дело сваливает всё новые и новые пласты подрезанных стеблей! Недаром машина эта называется лобогрейкой! Пот струился по лицу Лепёхина, и он, не выпуская вил, склоняясь головой к плечу, вытирал его об рубаху.
Пашка (мы с ним носили снопы к крестам, которые складывала Даша) остановился передохнуть и, посмотрев на делавшую новый заезд лобогрейку, сокрушенно сказал:
— Все-таки отсталая это техника! Сюда бы комбайн…
— А где тут комбайн пустишь? Поля у нас узкие, выше они переходят в косогоры, так что большой машине по ним и не пройти.
— Ну, значит, надо построить такой маленький комбайн, чтобы везде мог проходить.
— Вот ты и построишь. А покуда снопы таскай! Видишь, Даше складывать нечего.
Пашка подхватил два снопа и поволок их к Даше, но на него вдруг налетел дед Савва.
Картуз он где-то оставил, сыромятный ремешок, должно быть, потерялся, и на легком ветерке холщовая рубаха его вздувалась парусом.
— Ты, герой удалой, чего снопы-то по земле тащишь? До обмолоту молотишь? А ты подними, подними, не переломишься!.. Люди сколько трудов вложили, а ты этим трудом по земле соришь?..
Пашка покраснел и поднял снопы.
— Дядя Савва! — окликнула его Аннушка. — Где картуз-то потерял? Напечет тебе лысину.
— Ничего, лысина не блин, не зажарится… А ты вот как вяжешь, красавица? Нешто это вязка? Ты его, как дитё, пеленай. А то чуть торкнул — и рассыпался.
— Да что это ты кричишь на всех? Прямо генерал какой-то.
— А ты думаешь как? Может, я по своему хлеборобскому делу и есть самый настоящий генерал! Думаешь, зря советская власть хлеборобам ордена дает? Нет, не зря! Хлебушко-то растить надо с умом, душу в него вложить — тогда и достигнешь. Вот погоди-ка, еще и в газетах про меня напечатают: есть, мол, такой в Тыже Савватий Петрович Дрюкин, ба-аль-шой дока насчет хлебушка, и за это ему полагается почет и уважение. А ты вон зубы скалишь.
— Да нет, дедушка, я просто так.
— Вяжи, вяжи знай, да потуже! — И дед Савва побежал к участку Федора Рябых.
Поднявшееся солнце припекало все сильней. Набившееся за рубашку остьё покусывало пропотевшее тело, от тяжелых, тугих снопов заболели руки, начало ломить поясницу, во рту пересохло, и мне казалось, что я вот-вот остановлюсь совершенно обессиленный.
Я оглядывался вокруг: далеко впереди все так же равномерно стрекотала жнейка, склонялся и выпрямлялся Лепёхин, неторопливо, но споро шли вязальщицы, за ними выстроилась уже вереница крестов, а дальше рассыпались пестрые платьица девчушек — Катеринка, Любушка и другие собирали колоски.
Мало-помалу острая боль в пояснице и руках прошла, и, уже не напрягаясь и не спеша, я нагибался к снопам, подхватывал их и спешил к Даше. И даже успевал помогать Пашке, который, пыхтя и отдуваясь, носил снопы в обнимку.