Мария Сергеевна развернула пакет, который она принесла с собой. Там оказалось несколько книг.
— Вы, — сказала она, — устроили избу-читальню, собираетесь здесь, слушаете радио, лекции. Все это очень хорошо. Но изба-читальня — это изба, где прежде всего читают. Конечно, вы читаете и в школе и дома, но почему бы вам не читать и здесь? Книга — лучший друг и учитель, она открывает человеку мир, помогает понять его и учит, как сделать его лучшим. Я предлагаю вам начать коллективные чтения, чтобы слушать могли не только ребята, а все желающие. Вы увидите, что когда книгу читают вслух, коллективно, она звучит совсем по-новому, в ней открываются вещи, которые не всегда заметны при чтении в одиночку… Хотите попробовать?
Разве могли мы не согласиться? Только с чего начать? Каждый стал предлагать свое любимое, но тут вмешался Антон. Он выбрал из принесенных Марией Сергеевной книг одну и положил ее перед нами:
— Я бы вам советовал начать с нее. Наверно, многие уже читали ее, но это ничего не значит — книга это такая, что ее следует перечитывать. Я вот уже три раза читал и еще буду… Книжка это написана человеком, которого уже нет в живых, и описывается в ней его собственная жизнь. Только, правильнее сказать, это было не жизнь, а горение. Человек этот имел такое горячее сердце, что оно светило другим и вело за собой. Книга его стала для молодежи вроде как учебник жизни, и хотя угасло сердце, но свет его и сейчас освещает нам путь.
— Как погасшие звезды, — сказала Катеринка.
— Нет! — подумав, ответил Антон. — Звезда — это штука мертвая, и как бы она ни светила, никогда ей не зажечь людские сердца, потому что зажечь их может человек.
Зашелестели страницы, и на нас хлынули пламя и гром гражданской войны. Вместе с Павкой Корчагиным от начала до конца мы вновь пережили всю его ослепительно прекрасную судьбу. Мы помогали Жухраю бежать, вступали в Красную Армию, с трепетом брали в руки комсомольский билет, крошили беляков, работали полураздетые и голодные, били бандитов, мучались нечеловеческой болью и сжав зубы, шли вперед и вперед.
И самым тяжелым для нас было слово «конец» на последней странице. Мы уже не хотели и не могли остановиться. Павка вовсе не умер и не остался позади — он по-прежнему звал нас вперед, и непременно, обязательно другие должны были подхватить его пылающий факел…
И его подхватили.
Снова вечер за вечером сидим мы в избе-читальне, и Дашин голос, то прерываясь от волнения, то твердея и звеня, ведет нас по притихшим улочкам Краснодона… Гнев и горе сжимают наши сердца, радость и торжество окрыляют нас, и вместе с Сережкой мы поджигаем школу, занятую фашистами, слышим огневые речи Олега и мстим, мстим ненавистным фашистам за смерть героев.
Конечно, мы мстим только в своем воображении — далеко от нас Краснодон, и давно окончилась война, — но что-то окончательно и бесповоротно меняется в нас самих. Опалившее нас пламя не гаснет, какая-то частица его остается, отсвет его как бы озаряет теперь все, и в его трепещущем полыхании мы по-новому видим себя самих. И как много оказывается в нас не такого, как нужно! Как далеко нам до Павки и этих донецких ребят!
Как бы угадывая наши мысли, Даша говорит:
— Вот быть такими, как они, — разве что-нибудь может быть лучше?
Мы долго думаем, спорим, даже ссоримся и снова думаем.
Если мы не можем стать совсем такими, как те, герои, то хоть чуточку похожими разве нельзя быть? Ведь и они не сразу стали такими! Вступили в комсомол и…
24. Озаренные сердца (продолжение)
Как всегда, Генька опередил нас. Ему уже давно исполнилось четырнадцать лет, мне и Катеринке тоже скоро будет четырнадцать, и только Пашке нужно ждать еще целый год. С какой завистью смотрим мы на значок, разглядываем билет, который Генька дал нам подержать, а потом сейчас же спрятал. Он даже стал посматривать на нас немного свысока: вы, мол, маленькие и взрослому не компания. Но это продолжалось недолго.
Мария Сергеевна сказала мне и Катеринке, что она говорила с Антоном и нам уже тоже можно подавать заявление в комсомол, пионерская организация будет нас рекомендовать. Еще одну рекомендацию мне дал сам Антон, а Катеринке — Даша Куломзина. Мы чуть не наизусть выучили Устав, но все равно боялись и дрожали: вдруг нас что-нибудь спросят, а мы не сумеем ответить? Катеринка сказала, что она этого не переживет ни под каким видом, но когда я спросил, что она тогда будет делать, рассердилась и ничего не ответила.