К трезвеющему взгляду Дениса что-то подмешивалось.
– И вот водитель с заляпанным стеклом врезается в остановку и уносит десять жизней, включая свою, врезается в бензоколонку и уносит сто жизней, включая свою, врезается в атомный реактор и уносит все жизни, включая свою. Казалось бы, вот – наклейка на твоем личном стекле стала частью пейзажа за окном, материя повлияла на материю. Но знаешь, что на самом деле произошло, Дэн? Знаешь, что произошло еще на моменте, когда тебе в голову взбрела мысль подойти с семечками к чьей-то машине?
Цифры.
– Создатель включил дворники.
Обратный отсчет.
– Знаешь, Дэн, иногда мне кажется, что Автору просто в какой-то момент надоедает прерывать мою болтовню ремарками по типу кашля, заминок, смены положения ног или чужими репликами и возражениями, которые бы мешали ему свободно высказаться за мой счет.
Если прислушаться, можно было услышать тиканье.
– Поэтому я тараторю без остановки, проговаривая свои монологи в полной тишине, и сам могу сказать, что мои щеки раскраснелись, узлы на шее вздулись, горло охрипло, а уши горят, как сибирские леса. Ремарки больше не нужны – знаешь ли, я сам в состоянии сказать, что со мной не так, а мои намерения не нужно выносить за тире после моей реплики.
Десять.
– Ну да ладно, долой этот гнилой негритянский базар, как говорил мой папа. Мы с тобой все-таки на крыше мира или, с менее популярного ракурса, на самом его дне. Крыша… Ее ищут еще с момента возведения Вавилонской башни. И хоть Бог сжалился и сказал людям, что он не Карлсон, чтобы его там искать, было уже поздно – застройщику заплатили, а инвесторы ждали план проекта.
Девять.
– Об этом еще инквизитор у Достоевского говорил: и про хлебы, что без крыши – лишь раскаленные каменья, и про Башню, что без оной же – лишь Колизей, принимающий в себе действо разной кровавости и пошлости. Помнишь? – Паня повысил тон до восторженно-проповеднического, – «И приползет к нам зверь, и будет лизать ноги наши, и обрызжет их кровавыми слезами из глаз своих». Да что я спрашиваю – ты ж мне это все и разъяснял…
Восемь.
– Да что ж ты молчишь-то в самом деле? – Паня ударил напряженными пальцами обеих рук по краю стола. Денис дернулся, но в лице не переменился, будто кукла на покачнувшейся от чужих шагов витрине. – Аль строишь из себя узника в темной севильской темнице?
Семь.
– Великий инквизитор внушил тем слабосильным и несчастным, что приползли к нему с их же хлебами, две вещи: во-первых, строительство Вавилонской башни – их святой долг, а во-вторых – без крыши она так будет оставаться раскуроченным муравейником. Однако истинно из этого только второе. Ибо безграничен разум в своих построениях и ветвлениях, ведущих непременно к одним лишь мытарствам, как бесконечна и сама Башня, растущая своим остроконечным шпилем не в царство Божье, но в холодную удушливую пустоту космоса.
Шесть.
– И человек будет несвободен и несчастен не покуда он жаждет крыши, венчающей его греховный труд божественным флюгером, устремленным извечно ввысь (ибо такова суть и естество Башни), но покуда он эту Башню своими же руками и возводит…
Паню словно бы отпустило божественное провидение, сквозь века говорившее его устами: он откинулся в кресле и глубоко вздохнул. Краска на его щеках, нагнанная христианским возбуждением, тон за тоном утекала обратно в недра Паниной души. Уже в который раз за это утро. Кресло убаюкивающе качнулось под обмякшим телом.
Пять.
– Крыша… И как же все-таки велика сила внушения… Хотя, если знаешь природу реальности, становится понятно, что внушенное не шибко-то и отличается от этой реальности. Сила иллюзии в ее прозрачности: пьяный человек потому невменяем, что потерял исходную точку и не заметил подмены картинки, – Паня провел… – Да, мать вашу, я провел грязным ботинком по стеклянной поверхности стола!
Четыре.
– То же и с шизиками, и клоунами, и объятыми похотью павианами – все по умолчанию убеждены в правдивости происходящего. Но как только различаешь хвостик, за который держали, когда лепили наклейку и который обрывается привычной серостью за окном, это расслоение, вернее даже его осознание, разрушает фальшивую перспективу происходящего, причем так, что аж дух захватывает.