В играх, в отличие от жизни, награда за труды прилетала безотлагательно, что в пределах рамки монитора наладило в Паниной голове целую магистраль, устланную тульскими пряниками, по которой он изо дня в день устраивал многочасовые заезды, прерываясь лишь на туалет и прочие неприятные нужды типа школы, секций или походов с мамой в магазин.
На ютуб Паня залазил примерно так же, как на любой порносайт из его постыдного списочка: рассеяно блуждающим взглядом среди сочных, оживающих при наведении заставок и аппетитных названий, в общих чертах обозначающих фальшивый замес, Паня находил наиболее пышногрудый дискурс, обещающий, как выражалась бабушка по маминой линии, стоя, лежа и с колен раскрыть все интересующие Паню грани мироздания. То же самое было и с кино, огромные порции которого заглатывал по ночам экзистирующий Паня.
Но однажды он, сидя в темноте перед бездельно горящим монитором и слушая чилловые биты, открыл страшный закон фломастеров. Суть искусства, согласно ему, сводится к тому, что специально обученные рукастые и остроглазые мастера выплескивают, хорошенько сверившись с календарем Flo (девушки поймут), свое «фу» на мировой рынок, а куча дегустаторов пишет диссертации о своих вкусовых ощущениях и ездит по конференциям с докладами. Все фломастеры, как известно, на вкус и цвет разные – так что всяческое фуфло в Библиотеке Конгресса или Лувре должно было быть вроде как делом вкуса каждого. Однако по какому-то трагическому недоразумению кружок токсикоманов стал одной из ведущих социальных инстанций со своей иерархией, положение в которой зависит от того, как много старых и ядрено-кислых фетровых кончиков ты можешь облизнуть, не поморщившись.
А когда Паню в очередной раз сваншотил какой-то смурф в топовых шмотках, он заметил, что все цифровые погремушки лишь обворовывают жизнь, причем глаз у них, как у домушника с только что сломавшимся голосом на первой вылазке – берут только всякую дорого блестящую пошлость. Пане повезло – он уехал прочь на ночной электричке, в закат сюжетных игр и MMORPG, на заре фотореализма и MOBA-доильников, когда голоса Альянса игроделов звали еще не так пронзительно, а battle for your mind не был таким ожесточенным. Но, сказать честно, даже через несколько лет после выпада из виртуала Паню иногда посещало такое чувство за его любимыми, полезными и – что главное – «правильными» делами, будто бы все это лишь какое-то лживое отвлечение, обман, отвод глаз от вполне конкретной прямоугольной рамки в его комнате. И это не была ломка, нет. Таково было реликтовое излучение того идеального, но навсегда утраченного мира, который приютил всех разочаровавшихся в реале. Временами, конечно, случались рецидивы, но надолго Паню уже не захватывало. Из-за комплекса бездельника и паразита, под кнутом которого строгались первые (и все последующие, если быть честным) Панины успехи на внеигровых поприщах, он испытывал неизъяснимый зуд и пребывал даже в каком-то горячечном состоянии, когда пытался раствориться в действе на экране, что раньше получалось без особых усилий.
Голоса мамы и всех приглашаемых в «прокаженную» комнату родственников, которыми раньше будто бы говорил сноп строгого, но праведного света, лившийся из дверного проема, переселились в Панину голову. Это мамино причитание, эти ее серьезные взрослые вопросы, холодным лезвием проводящие по Паниному самолюбию, мирно посапывающему в ватке комнатного уюта. Этот снисходительно-наставительный тон родственников, их соображения о том, куда Пане можно себя приткнуть, которые напоминали размышления чешущего репу мужика о том, куда и как можно откатить огромный шлакоблок с участка – булыжник эти слова не двигают – не для того сказаны, – но мужицкую смекалку тешат. Конечно, намного проще отобрать у ребенка игру, чем дать ему в реальности то, что он в ней находит. Потому что дать ребенку убедительную цель в жизни, а не выводок страхов, от которых он всю жизнь будет бегать по затхлым кабинетам, увы, невозможно в условиях галдящего рынка, на котором товары старательно делают вид, что они – покупатели.
В общем, компьютерные игры больше не улыбались Пане. Но лишь потому, что игрой стала сама жизнь. Вернее, она теперь состояла из них. Москва, может, и была третим Римом для новых византийцев на тонированных повозках и в малиновых сорочках, но для Пани она была одним большим залом с аркадными автоматами. Были мини-игры вроде тетриса, в который Паня играл, идя по уложенному плиткой тротуару, но были и проекты покрупнее, настоящие игрища.