«Когда из мира уходит все хорошее, самое время сказать ему «всего хорошего» – слышалось Пане в этом завывании ветра, что свободно гулял в пустых глазницах домов-скелетов, ползая по их истончавшим стенам. Отчаянным авантюризмом была пронизана вся отцовская жизнь, а в этом его последнем поступке слышалось такое слюнявое и напористое «фе» в сторону общественной вредоносной программы, на которую потявкивает даже самый ленивый антивирус внутри каждого человечьего тела, что Паня вновь обратился к детству.
На сей раз оттуда, в тяжелом молчании спальни-свидетельницы, отнятой у живых под расчет с жизнью, на фоне неубедительных небес на него смотрел отцовский лик, стянутый полуулыбкой. В потухших глазах дотлевала суровость старого ослабевшего льва, из-за которой гиены не подойдут к нему до самого последнего вздоха.
Вечерами по MTV они с папой смотрели «Южный Парк». Этот мультик был насквозь пропитан таким прожженным цинизмом, таким трясущимся на холодной вершине одиночеством, что Паня, склонный судить о людях по их культурным предпочтениям, тут же нарисовал психологический портрет отца как разочаровавшегося в ушлом копошении интеллектуала, героя остросоциальных фильмов, в которых оскорбительно примитивная среда рождает возвышенно грустящих отщепенцев. Этот образ подкреплялся и той причиной, по которой папа звал своего сына Понтием или Понтюшей. Его любимой книгой была «Мастер и Маргарита». Когда же Паня до нее, наконец, добрался и в три дня осилил, его охватила такая щемящая тоска, будто на закате августовского дня, когда увядающие лучи золотят дороги и румянят фасады, ветерок донес до него папино добродушное: «Понтюш, ну теперь-то ты понял?».
Папа, бесспорно, был тонкой и чувственной натурой, могшей взмыть в небеса, но опустившейся на самое дно. Малодушные же мальки малозначительно мельтешатся на мелководье. Он был сильной личностью, осчастливившей людей, но и принесшей им страшное горе. Слепые котята же скребутся под порогом людских душ, царапая только дверь. Он обладал широкой душой, вместившей бы в своих чертогах великое благо и парившей бы в высшей чистоте, но вместо этого он посеял в себе великое зло и утонул в его нижайших греховных заводях, задохнувшись в его бесплодной завязи, подпаленной полуденным лучом запоздалой совести. Озлобленные же щенки кичатся жалкой выслугой и прудят мелкие грешки, иногда почесываясь от совестливого зуда. Возможно, чуть в более теплом краю на его муках взошел бы шедевр или храм – но когтистые лапы окраин, покрытые слякотной краской, особенно вдохновенно ходят по широким холстам.
В ноябре, когда Паня активно не учился в одиннадцатом классе, его вместе с одноклассниками повезли на экскурсию в офис одной из ведущих IT-компаний страны. Первые несколько этажей представляли собой большую разноуровневую территорию, соединенную стеклянными лестницами и отведенную под досуг. На первом этаже располагалась спортивная площадка с синим резиновым покрытием и разметкой под все виды игр. На втором этаже, на стене возле лестницы, висел большой пупырчатый логотип компании, на который сотрудники лепили своих лего-человечков. Это прекрасно демонстрировало бы кадровую ситуацию в офисе, если бы после каждой такой экскурсии этот леготип не нес серьезных потерь. Но ничего не поделаешь – «лего» нынче – дорогое удовольствие. Так что последние бойцы, висящие в самом верху, были чем-то вроде ватерлинии, выявляющей средний рост малолетних преступников с учетом вытянутых рук.
Дальше, после стеклянных дверей конференц-залов, на углу был кофе-поинт с бесплатным кофе и снэками. С разрешения экскурсовода школьники его заполонили и, изрядно опустошив, вышли с картонными стаканчиками. На стене чуть дальше висел большой, вытянутый кверху экран, похожий на смартфон со включенной сэлфи-камерой. Все, кто подставлял камере лицо, показывались на экране со стеклянным шаром на голове, в котором плавал их мозг. Но так как за раз превращался только один человек, за «корону» пришлось побороться. Вдоволь натолкавшись, ребята двинулись дальше и оказались в просторном зале, по периметру которого стояли мягкие, скрученные кольцом лавки с высокой спинкой для посиделок в уединении. Чуть дальше, на пятачке, лежали кресла-мешки. Проход к лестнице сужался высокими – до потолка – темно-синими портьерами, огораживающими прямоугольную площадку перед лестницей. В зазоре между ними, быстро сменяя один другой, замелькали любопытные глаза. Паня тоже посмотрел. Люди в несколько рядов сидели на пластиковых складных стульях, за кафедрой стоял мужчина в костюме, а за ним висели плазмы, объединенные в один большой экран с открытой презентацией. Поднявшись по лестнице, ребята оказались во фрэш-баре, у главной, по словам экскурсовода, достопримечательности офиса – соковыжималки, давящей апельсиновый сок. Бесплатно. Кофеманы стали давиться своими напитками, чтобы успеть насладиться витаминной халявой. Паня, не бравший кофе, огляделся. Помимо массивного агрегата, приковавшего к себе все взгляды, на столешнице за деревянной стойкой располагались неотъемлемые атрибуты московского долголетия: блендер, очищенные фрукты в металлических тазах, от одного вида которых рот наполнялся слюной, пакеты молока и сливок, тюбики с медом и сиропами и еще одна соковыжималка – только эта была для моркови и яблок, сложенных в спиральных подставках по бокам.