Паня взял оранжевый стаканчик и, пока все стояли в очереди за апельсиновым соком, отжал себе морковный, разбавив его сливками.
Лаунж-зона была стилизована под тропики: барная стойка, отделанная бамбуком, плетеные качели под соломенной крышей и искусственная трава под ногами.
Напротив сплошного деревянного подоконника с разложенными на нем подушками стояли массажные кресла. У самого крайнего была компания из нескольких молодых людей: двое стояли опершись на подоконник, а третий, в рубашке в красную клетку и джинсах, сидел в кресле. Паня уселся в соседнее, поставил стаканчик на подлокотник, выставил режим «Relax» и откинулся на спинку, сбросив прятавшуюся до этого момента тяжесть тела. Незаметно для самого Пани действие вокруг зажурчало каким-то суетливым, но, в сущности, малозначительным потоком.
Компания возле соседнего кресла о чем-то разговаривала. Мужчина лет тридцати, в костюме и белых кроссовках, говорил громче остальных. Черные, аккуратно зачесанные волосы, чуть обвисшие щеки, а черты на желтоватом, будто бы всегда изможденном лице – густые брови, карие глаза, тонкие губы, маленький нос, синева под носом и на подбородке – словно выведены угольком. За ним, на подоконнике, стоял бокал шампанского, видимо, унесенный с корпоративного фуршета. Был вечер пятницы. Мужчина в костюме подошел к своему сидящему в кресле другу – на лице у того нарисовалась настороженная улыбка, – вытянул два указательных пальца перед его глазами и стал через каждую секунду спрашивать, видит ли он их, чередуя эти вопросы со строгим указанием смотреть на него, а не на пальцы. По мере поступления утвердительных ответов он плавно, по дуге, заводил их за уши подопытного, пока они не оказались вне досягаемости его периферического зрения. После утвердительного ответа уже в таком положении фокусник отнял руки усталым, полным какой-то учительской досады движением. Он сказал, что его друг не готов, что он не присутствует здесь и сейчас и что он не контролирует свое сознание.
Паня, все время наблюдавший за фокусом, захотел в нем поучаствовать. Но от одной мысли о том, чтобы вмешаться в разговор, сперло дыхание и стиснуло живот. Однако по глазам фокусника, напоминавшим мокрые маслины, по его чрезмерно размашистым движениям и размазанной речи становилось понятно, что фокусник изрядно поддатый. Это обстоятельство понижало градус волнения – общение с пьяным человеком превращалось в определенную форму игры.
Паня извинился и спросил, стараясь не мямлить, из-за чего его речь выходила какой-то угловатой и жесткой, можно ли с ним повторить то же самое. Фокусник подошел к его креслу, уверенно и сразу, будто он только и ждал, когда Паня его об этом попросит, а Паня, в свою очередь, уже и не думал расслабляться и сидел приподнявшись, как бы вытесненный катающимися под кожаной обивкой валиками. Фокусник повторил процедуру. Исход оказался прежним. Вердикт также оказался неутешительным – Паня не управляет своим сознанием.
Видите ли, он всегда мнил о себе, как о человеке большой и голубкой души, закаленной в экзистенциальных жаровнях и на нравственных перепутьях. Но если бы вы спросили, Паня никогда бы не ответил вам именно так, мямля что-то о непростой судьбе и вдумчивом созерцании жизни.
Однако, если развеять лишнюю скромность, он считал себя именно что особенным. Той самой душой, которая тоньше всех ощущает каждый свой изгиб, яснее всех осознает себя. Ее не берет алкоголь – об этом говорили ударные дозы, употребленные Паней в минуты любовных переживаний, глупейших и пошлейших, как уже потом, оправившись, он о них думал. Другие умопомрачительные состояния тоже не давали Пане без остатка в них растворяться. В гневе, в похоти, в слюнявом веселье Паня будто бы различал шаблон, попав под который, он рискует стать ходячим клише из очень плохих фильмов. Но вместе с тем, он различал поведенческий шаблон и из очень хороших, соответствие которому сводилось к его разрыву. Прыщавый утенок в очках оказался прекрасным лебедем на школьном балу, тупоголовый задира оказался ранимой глубокой натурой, а пятьдесят миллионов бюджета обратились в пятьсот с мирового проката, и это еще без учета китайской кассы. От новых безрассудств Паню это «шестое чувство» не уберегало, но повергало в настоящее похмелье, лишенное разве что физиологической симптоматики, но неминуемо наступавшее за кульминацией всякого рода наваждений, в которых, как с монашеской отрешенностью обнаружил Паня, и проходит большая часть жизни человека разумного.