Ева поняла, что смеяться не стоит, да и не над чем, но, чтобы заполнить тишину, кашлянула.
– Вот именно – а смысл? Вся моя жизнь – это просто такой вот затянувшийся анекдот, в котором я, сытый по горло, прохожу мимо всякого ресторана, где бурлит варево жизни – пошлое, дикое, тупорылое, – но на которое можно хоть перед смертью оглянуться… А я просто прохожу мимо и плюю в окна – радость у меня такая.
Некоторое время Паня молчал, видимо, крепясь и как бы сживаясь с тем, что он хочет сказать. Но голос его все равно задребезжал:
– И знаешь, Ев, кажется, единственная в жизни…
– Эх, жизнь твоя, жестянка… – вздохнула Ева, и не особо скрываемое притворство в ее голосе вызвало у Пани такое ноюще-тянущее ощущение в горле, какое он часто испытывал, когда мама умаляла величину ссадины, с которой он к ней прибежал. – Знаешь, что мне всегда в тебе не нравилось? Ты говоришь просто неправдоподобно витиевато. Если бы ты был персонажем какой-нибудь книги, я бы подумала, что ее автор – меланхолик-графоман, который хочет либо как можно жирнее намазать своей грустью каждый квадратный сантиметр бумаги, либо показаться умным, но делает он это очень неумело, запихивая в твои реплики такие огромные куски текста… Что такое? Что ты так на меня смотришь?
Можно было подумать, что Паня смотрит на Еву с презрением и даже с некоторой насмешкой. Так оно вообще-то и было. Только смотрел он не на Еву, а на саму воплощенную в ней Вселенную. Та, походу, затеяла играть с ним в пинг-понг.
– Да нет, ничего… – Паня, сильно надавливая, массировал сомкнутые веки, – просто любопытное совпадение…
Теперь они шли молча. И уже очень долго. Так, по крайней мере, показалось Пане, но, едва заметно оглянувшись через плечо, он убедился в обратном. Надо было говорить, пока на их лицах еще не сгустились тени прошлого. Прошлого, в котором они укрывались тишиной, как пледом, под которым были только их взгляды. Но заговорить стоило как-то непринужденно, без этих убого-вкрадчивого тона.
– Вот! Эта тишина и то, как мы себя в ней чувствуем.
Ева, не особо, впрочем, понимая, о чем он говорит, посмотрела на Паню с любопытством
– Это как ничто другое доказывает, что все мы – просто актеры. И когда кто-то забывает свою реплику, оба впадают в ступор. Сценарий закончился – остается только догадываться, какой же там у него или у нее в голове пишется сиквел… – Паня театрально почесал голову. – Только, знаешь, мы не то по наивности, не то из самонадеянности полагаем, будто кто-то кроме нас это представление смотрит…
– Ой, ты опять за свое… – перебила его Ева. – По-моему, мы еще тогда все выяснили: мир ненастоящий, кругом одна иллюзия…
– Нет-нет-нет, подожди!.. – Паня не осязал никакой почвы под своими словами – это были лишь когда-то давно зазубренные формулировки, превозносящие его, брезгливо щурящегося, над вцепившейся в плоть жизни пиявкой-пассионарием. Но если наедине с собой ему казалось нормальным, что слова, отрицающие существование всякой почвы, сами ее лишены, то сейчас Паня судорожно пытался ее нащупать. И, кажется, он знал, как это сделать.
– Случалось ли с тобой такое, когда ты вроде как уже проснулась, но сновидение еще продолжается? Ты понимаешь, что все действие происходит на твоих сомкнутых веках; оно нещадно тускнеет и вот-вот станет потолком в твоей спальне. Но ты не размыкаешь веки в надежде снова забыться и вовлечься и остаешься там до последнего, пока насущные мысли не смоют этот оазис в пустой голове и не придавят тебя к тебе самой. Тот лунатизм, который все вокруг называют жизнью, для меня давно стал этой зыбкой картинкой на сомкнутых веках. И уже долгое время я живу с чувством, что вот-вот проснусь, что я… вроде как на кромке сна, то из него выпадая, то снова в него с головой – точнее, без нее – проваливаясь; на кромке сна, где сплетены фантазия и реальность, но шов я уже не увижу… вернее, шов увижу уже не я, потому что для пробудившегося я окажусь точно такой же ночной грезой, как и все остальное.
– Пань, а ты не пробовал думать о чем-то реальном?
– Реальном? Это о чем же? – притворно мягким голосом спросил Паня.
– Ну, сейчас много чего интересного в мире происходит. О феминизме, допустим.
Панины глаза недобро сверкнули.
– Извини, я что-то совсем выпал из жизни… А что это такое, феминизм?