– Ты смеешься?.. Борьба за права женщин, – сухо ответила Ева.
– А это не опасно? Знаешь, какой срок впаяют, если на ГАИшника напасть?
– Ты можешь и дальше цепляться к словам, но то, что вы веками унижали женщин, делая из нас секс-тамагочи, должно быть, если не отомщено, то хотя бы исправлено.
– Не хочу расстраивать тебя, но то, о чем ты сейчас говоришь, – это не феминизм – это кастрированный патриархат, притворяющийся одной из вас. Он, смеясь в кулачок, морочит вам голову, чтобы вместо того, чтобы стать Марией Кюри или Мариной Цветаевой, вы были сексуально озабочены со знаком минус, обрастали шерстью, катались в бобиках за вандализм, ну, и другими способами оправдывали свое низкое положение в обществе и нехватку квалифицированных женских кадров. Это каргофеминизм, оголтелый ор на площади, заведомо бесплодный и ни к чему, кроме как к струе из гидранта, не ведущий. Потому что настоящий феминизм противостоит самому себе, а точнее – той косметико-ноготочковой клоаке, в которую вас вогнала борьба за красивое содержанство. Вы можете долго галдеть о том, как женщина несвободна, как ее нещадно стягивает корсет патриархата, но когда настает пора выпорхнуть на свободу, показать свою волосатую подмышку членидвуногим гадам, все почему-то неспешно стушевываются, оставаясь при своей туши от Dior. Потому что нельзя, будучи настоящей феминисткой, оставаться сексуальной. Женщинам никогда не запрещалось расти и развиваться, а вся эта looking-good-мишура, все эти хайлайтеры, консилеры, тени, белила, в которые вы каждый день по несколько часов гримируетесь, рождены не самим рынком сексуальности, а вашей на нем толкучкой. Я знаю, тебе ведь нравится быть красивой, собирать восхищенные взгляды; нравятся ласки солидных мужчин, которым по карману твоя косметичка. Наконец, настоящий феминизм понимает, что пудра на твоем лице – лишь симптом запудренных репродуктивным инстинктом и манией превосходства мозгов. Да и не феминизм это уже никакой, потому что эта несвобода опутывает нас всех, рьяных продолжателей рода. Мы, мужчины и женщины, могли бы вместе выйти на торжественный парад в честь того, что нам не разрешают пукать в обществе друг друга, но в интересы вайнштейнов это не входит, поэтому продолжаем лопаться изнутри и ждать громкого момента в фильме.
Но ответа на этот пассаж, к кульминации которого Паня даже зажмурился, еле переводя дыхание, не прозвучало. Он стоял посреди меркнущей в сумерках улицы совсем один. И думал о том, что совершенно не запомнил при их последней встрече – встрече холодных, как крыло авиалайнера, летящего над Атлантикой, объяснений, – как выглядела Ева и во что была одета.
Однажды в ноябре, еще в девятом классе, возвращаясь из школы, Паня увидел собаку. Она лежала на тонкой полоске припорошенной снегом скудной травы между шоссе и тротуаром, и выла. Паня, будучи юношей наблюдательным и сообразительным, сразу заметил ее перекошенные, облепленные сосульками черные лапы, как бы и не ее теперь вовсе, отсутствие ошейника, явную безродность и понял, в чем тут дело, – но прошел мимо. Однако уже через пару шагов, кляня свою эту сообразительность с наблюдательностью, развернулся и пошел к собаке. Но когда до нее оставалось еще метров пять, она поднялась и побежала очень даже здоровой рысью. Паня испытал облегчение – лапы, кажется, были в порядке. Но, перебежав на другую часть лужайки, она резко поджала задние лапы и плюхнулась на землю. Паня, оставив надежду поскорее отсюда убраться, снова двинулся к собаке, и на этот раз она все же дала к себе подойти. Он присел на корточки и инстинктивным, безотчетным движением положил руки на ее лохматое тело, все в обледеневших колтунах. Собака только пристально на них уставилась, но в ее глазах не было настороженности – только мольба. Паня провел руками по ее телу, даже через перчатки ощущая костный рельеф. В этих движениях была какая-то неряшливая, отчаянная ласка, которой чаще всего одаривают тех, кому она уже не нужна. Паня огляделся. Сыпал легкий снежок, светили окосевшие во мгле оранжевые фонари, закупоренное шоссе то урчало, то стонало, то резко взвизгивало, а по тротуару плыли тени, сгорбленные рюкзаками и портфелями. Некоторые поднимали глаза, но это не меняло направления их движения. Среди них иногда промелькивали и те, которые Паня еще сегодня видел в школе – за учительским столом. Помощи ждать было неоткуда.
Паня набрал маме и описал ситуацию. Когда на мамин вопрос, есть ли кто поблизости, он снова огляделся, рядом с ним стоял Саша, маленький черноволосый семиклассник, редко бывавший в школе из-за слабого здоровья. Вместе они сходили в ближайший продуктовый и купили пакет костей. Собака охотно их обглодала.