Аппарат в «Баре-Амбаре» стоял на редкость убитый и звук был соответствующий. Прямо посреди одной песни, устав от кряхтящего в предсмертной агонии усилителя, выплевывающего звук рваными порциями, Паня, нисколько не сбавляя сценического задора, выдернул шнур из гитары и, продолжая играть, поднялся наверх, в январский холод, клубящийся паром над Паниной потной головой.
Мимо этого дома Паня ходил почти на каждой своей прогулке до дома, без которой не обходился, кажется, ни один конец его рабочего дня. Летом он проезжал здесь на велосипеде, а зимой проходил пешком.
Из одной книги по позитивной эзотерике (где не говорится, что реальность – это крюк, которым ты подвешен за яйца, а болевые ощущения обеспечивают эффект присутствия) Паня вычитал, что нельзя «захаживать» одни и те же маршруты, нужно быть оригинальным и во время нашего будничного челнока, стараясь не «наступать» на свои «следы» даже по дороге с работы. Про нее, работу, к Паниному удивлению, тоже ничего плохого сказано не было. В книге все это было объяснено с помощью ворона, потехи ради пугающего тебя, дорисовывая причудливые детали на твоих вытоптанных на снегу следах. Поэтому ехал Паня на работу по Ленинградке со стороны своего дома, а возвращался с нее дворами по другую сторону шоссе.
Странность была в том, что после того концерта «Бар-амбар» словно бы полностью переместился из внешней реальности в платоновский мир идей, а если точнее – в локально-мемный фольклор, который Пане приходилось иногда лепить собственноручно, иногда – просто одобрять гыгыканием. Такова была сублимация позора перед побывавшими на этом недоразумении друзьями. Проще говоря, если «Бар-Амбар» до этого момента не исчезал с топографических карт, то из поля Паниного зрения – точно.
И сейчас он выглядел, как отжившая свое декорация, жалко заглохшая, затвердевшая в том дне, как любовник, не переживший разлуки, – декорация, которую по какому-то нелепому недоразумению до сих пор не разобрали, видимо, ожидая лишь Паниного кивка или хотя бы беглого взгляда на эту ветошь. То, что клуб был заброшен, было ясно и по тому, как бесстыдно снег вперемешку с грязью лежал там, откуда даже самый ленивый хозяин его обычно счищает: под стеклами, на пороге, на вывеске. Все безнадежно давно было схвачено запустением.
Паня встал на порог и посмотрел вниз, в черный зев подвала, заворачивающий буквой «г». Занесенные снегом и мелким сором, ступени казались шершавым небом чудища, черного даже изнутри. Паня, боясь только «г», которое в таких местах обычно устилает пол, аккуратно спустился вниз. Перед ним была дверь, дощатая и плотная – та же самая. Он потянул за ручку, и в глаза ему ударил острый холодный свет, кроме которого в помещении, казалось, ничего больше не было. Сам не зная почему, Паня развернулся и бросился наверх, ощущая на спине целый ворох воображаемых насекомых, питающихся его страхом, который отчаянно цеплялся за каждую ступеньку вплоть до последней, чтобы еще хоть немного побыть.
Выбежав наружу, Паня огляделся – вокруг не было ни души. Причем, как заметил подлый голосок внутри него, уже давно. И еще стемнело. Совсем немного, так, чтобы заметить это мог только тот, кому сейчас это было очень важно. Увиденное в ту секунду там, внизу, не хотело складываться во внятную картинку, а только в буквальном смысле кошмарило бедного Паню.
Но он знал, что к тем козням, которые строит ему его воспаленные нейронные сети, никакого отношения его истинное «я» не имеет. Паня знал – нужно было просто отыскать эту мысль где-то в самом пыльном низу «Диспетчера задач» и вывести ее на основной экран. Рефлексия ведь – это на самом деле такой же «Cntrl+Alt+Delete» – просто управление там немного другое.
Проведя все необходимые манипуляции, Паня вновь потащил себя вниз. Дойдя до двери, он застыл в нерешимости, чем фактически уберег себя, как минимум, от травмы руки. Потому что в следующее мгновение дверь с грохотом распахнулась и из нее на Паню выскочило что-то мохнатое, тоже, видимо, не ожидавшее такой встречи. Самым кощунственным в нем были, пожалуй, те задатки человеческого, которые нам так любопытны, а иногда и смешны при наблюдении обезьян в зоопарке. Только в этом существе претензия эта была безобразно велика.