– Так, стоп. Жертвоприношения? Двадцатый век? Ты о чем вообще? Мы же не античные язычники…
Денис только звучно рассмеялся, а потом пугающе резко помрачнел, уставившись на Паню.
– Ты это сейчас серьезно? Пань, ну я же уже объяснял: если содрали старые ярлыки и на их место повесили новые, это не значит, что обозначаемое изменилось вместе с ними. Весь мир – это один большой жертвенный алтарь, а каждый из нас – это и жрец, и жертва в зависимости от ситуации – точнее не жрец даже, а просто ритуальный кинжал в руках богов… Ты никогда не задумывался, почему, если Бог нас так любит, он сделал нас такими жестокими?
– А может, не он, а может, мы сами? – несколько раздраженно спросил Паня.
– А если и не Бог, тогда как он может терпеть всю ту первобытную безбрежную жестокость, которой буквально сочится весь наш волосатый клыкастый мир? Пока мы здесь с тобой мило беседуем, вот прямо в эту секунду, какому-то пленному солдату на ближнем Востоке отрезают яйца, где-то во дворах отморозки в парках и «нью бэлэнсах» забивают ногами одноклассника-задохлика, а кто-то из них снимает это на камеру, где-то детвора под радостные визги вспарывает живот дворовому коту. В нас буквально вшита эта жесткость с рождения. Агрессивная музыка, рэп-баттлы, срачи в комментах, любой вид спорта, который совершенно открыто называют борьбой. Да, сейчас это не гладиаторские бои, а UFC, но суть-то осталась прежней – мы буквально запитываемся от жестокости, упиваемся ей как горячим хмельным вином. А помнишь того мальчика в школе? Он еще ушел после класса третьего…
Внутри у Пани похолодело.
– Помнишь, как все над ним смеялись, шпыняли его? Помнишь, как тарелку с кашей на голову одели? Это ведь ты был, да?
– Нет, я… я, правда, не помню…
– Не оправдывайся, не надо – он ведь буквально источал этот аромат, от которого кулаки чесались. Его кургузая жилеточка, его тоненькая шейка, сальные волосенки и деревенский говорок. Все в нем кричало: «Пни меня! Пни меня! Распни!». А эти бедные хомячки у тебя дома…
– Пожалуйста, хватит… – на Паниных запястьях белели следы от ногтей.
– Только подумай, как Бог еще не сошел с ума от всего мирового зла, если ты не можешь вынести даже своего? Я долго думал об этом и наконец понял. Бог – он ведь нас сделал по своему образу и подобию – ergo ему совсем не омерзительно смотреть на весь этот ужас – он ведь такой же. Даже больше – ему нравится на это смотреть, потому что именно как жертвенных агнцев он нас и сотворил. Звери причиняют друг другу боль, но они неспособны на зло. Потому что зло обретает жизнь лишь в осознанном намерении его совершить. На которое способны лишь мы. Но ты не подумай, что наше сознание – это и есть зло. Оно – лишь кинжал, у которого, как мы знаем от Лермонтова, может быть несколько применений. Можно сделать кинжал элементом декора, повесить его на крючок, но большинство же использует его по прямому назначению. Человек – венец божественного творения, потому что его жертва самая ценная – она возложена добровольно. Ну… не совсем, конечно, добровольно: одни нейромедиаторы велят нам наплодить новых жертв, другие – умертвить старых. Они заставляют нас думать, будто нам лично это нравится – секс и насилие, секс и насилие – но на самом деле нравится это тому кинжалу, который боги некогда всадили в обезьяну, сделав ее человеком. Как показал опыт Адама и Евы, грех не представляет особой ценности без запрета на него. Первородный грех был неизбежен – Бог своим зароком и дал Адаму тягу к нему. Плод с древа Познания и был первой жертвой Богу – осознанной жертвой, осознанным грехом. Достоевский писал: не созиждется храм мира и согласия на слезинке хоть одного ребенка. Увы, это слишком оптимистичный прогноз. Этот храм уже давно построен – именно ради них он и затевался, на них он стоит и будет стоять, пока алтарь в нем омывается морем этих слезинок ежедневно, ежечасно, ежесекундно.
– Но христ…
– Христианство отличается от язычества лишь тем, что язычники приносят в жертву других, а христиане – себя. Таков путь Христа. Как и любое другое течение гуманной человечной мысли, христианство учит нас этим кинжалом истязать самих себя, укрощать грешные наши тела вплоть до полного смирения со своей жертвенной участью и отказа от самого себя. Но Христос, скорее, просто отразил нашу фундаментальную тягу к самобичеванию. Люди добровольно убивают себя и под предлогом нужды подвергают страданиям, большим и маленьким, – рефлекторно раздражаясь, травя себя всякой дрянью, горбатясь за новые кроссовки и сгорая в свинячьей похоти. Ты хоть представляешь, сколько гипотетических людей убивает какой-нибудь офисный тюлень после очередного захода на Porn Hub?