Аккурат после Паниного рождения папа пошел налево и до развода возвращался уже только по делам формальным и скандальным. После же он забрал Паню у мамы, буквально выкрав его из детского садика. В судах, на пару со своей матерью, папа очернял бывшую жену всеми правдами и неправдами (в основном, вторым), и перед Фемидой с повязкой на глазах, чуть приспущенной денежной дланью, она предстала алкоголичкой, которой противопоказанно иметь детей.
К маме Паня вернулся – вернее, перешел ей – чуть перед первым классом, когда папа с бабушкой поняли, что «маленькое орудие большой мести», помимо того, что пинать от ворот к воротам на поле с подкупленными арбитрами, нужно еще и в школу водить.
Кое-что Паня замечал и сам, когда виделся с папой по выходным и на каникулах, – во время свиданий, которые при первом же пропуске грозили стать установленными. Банки от «рэд булла» с прожженным дном, глаза, красные от бычьей ярости или травы, его выглядывающее из-за двери потное запыхавшееся лицо, когда он выгонял Паню на целый день из квартиры в Коктебеле, запираясь в ней с очередной «телкой», которая потом, уже при Пане, по этой самой квартире летала под тумаками; аскорбинки, не указанные в чеке из аптечного ларька, и уже купленные там темно-синие квадратики «Contex».
Но сейчас, лежа на кровати в том липком оцепенении, какое бывает только на самом краю сна, Паня чувствовал, как внутри него гаснет что-то такое, что до самого угасания было незаметным, но очень и очень важным. Оно было самым важным. Паня чувствовал, как в померкший простор заползает густая холодная тень, от которой ныло в груди, и он даже мог указать пальцем, где именно, если бы вместо себя мама вдруг решила пожалеть его. «Наверно, это и есть взросление» – подумал Паня перед тем, как навсегда повзрослеть.
Painkiller
– Кладите чехол на ленту. Выступаете? – спросил мужчина в форме с грубым деревенским лицом, на котором изобразилось некое подобие вежливости.
– Нет, я киллер, а в чехле винтовка, – ответил Паня. Но охранник, судя по его скользнувшей к кобуре руке и взгляду, в котором за мгновение промелькнул код чрезвычайной ситуации, шутки не понял. – Извините, я Пантелеймон Вымпелов… меня ждут в фойе… – промямлил Паня.
Охранник, прищурившись, с оскорбительным вниманием вгляделся в рентгеновское изображение акустического Fender'а, всегда напоминавшее Пане древнюю игру «Gravity Defied», после чего процедил:
– Проходите.
Паня не был уязвлен такой подозрительностью – все-таки здесь еще совсем недавно за такие шутки в демографии бывали промежутки. А может, и до сих пор бывают… Но додумать эту мысль Паня не успел – к нему подскочила какая-то женщина.
– Пантелеймон Артамонович, здравствуйте!
– Здравствуйте. Вы, наверно, Светлана?..
– Так точно, – иронично скосила глаза она, будто этикет силовиков был старой туристической уловкой. – Но вы можете звать меня Светой. Пойдемте, я ответу вас в гримерку и покажу, где сцена.
Ее темные волосы сверкали лаком в свете хрустальной люстры под лепным потолком и, нарочито небрежно разбросанные короткими витыми прядками, напоминали морские водоросли. Лицо, густо заштукатуренное косметикой, переливалось перламутром. На ней был костюм с синим, цвета морской глуби, жакетом и брюками на высокой талии в черно-белую полоску.
Лифта не было, поэтому из фойе, сияющего мрамором и гранитом, цокающего каблуками сотен людей и урчащего их речами, они взошли на широкую, устланную красным ковром лестницу с чуть щербатыми гипсовыми перилами.
Несколько пролетов шли молча, после чего Света, немного запинаясь, заговорила:
– Уверена, вас позвали не случайно… То есть, конечно, вас позвали не случайно!.. – нервно усмехнулась она. – Я хочу сказать, ваша музыка… я ваш большой поклонник…
Паня мелко кивал, вжав голову в плечи и чувствуя какое-то неприятное натяжение в шее; его лицо сморщилось в вымученной улыбке – он помнил себя в такие моменты и сейчас рефлекторно пытался переложить часть Светиной неловкости на себя, хотя за годы практики научился осекаться и усилием воли черстветь хотя бы внешне.
– Спасибо большое, очень польщен, что моя музыка… как бы это сказать… вызывает отклик даже наверху.