Появившийся был мужчиной в черном пиджаке и черной же рубашке, с чертами, будто бы намалеванными сажей на бледно-желтом лице. Лоб тяжело нависал над двумя дымящимися угольками глаз, отчего они казались угрюмыми. Однако скорби в этом лице не было – только какая-то не совсем честная, а, скорее, даже подлая озабоченность. Он, держа в одной руке книгу, а другую спрятав под бортом пиджака, ходил вокруг гроба и, щурясь на страницы, невнятно бубнил их содержание – видимо, панихиду. Однако по тому, как сухо и фальшиво читал ее этот некто, промямливая трудночитаемые слова, чтобы сохранять темп, стало ясно, что это не священник.
В очередной раз проходя мимо туловища, он, ничуть не замедляя ход и не отрываясь от чтения, высунул прятавшуюся под пиджаком руку и возложил на скрещенные ладони какой-то сверток. Это был прямоугольный плоский брусок, плотно стянутый изолентой, с маленьким таймером посередине. Он был отключен – на месте секунд и их долей тускло рдели бордовые восьмерки. Запахло сыростью. На белую ткань рядом с таймером упало что-то маленькое и розовое, а, упав, зашевелилось. Это был червь. Бревенчатые стены почернели и стали то ли надвигаться друг на друга, то ли просто рассыпаться. Это были стенки могилы. Золотистая кайма лампадного света на потолке начала стремительно выцветать и углубляться, пока не стала дугообразным вырезом на ступенчатом потолке родной спальни.
Пан или пропал
Паня смотрел в потолок. В голове была тишина – мысли еще не пробудились и не завели свой будничный хоровод. Только какая-то немая тоска, казалось, исходя от этих плавных чистых изгибов, легкой дымкой клубилась в сознании. Встав с кровати, стараясь не спугнуть это блаженное безмыслие и не думать даже о нем самом, Паня принялся за утренние процедуры: умылся, поел, почистил зубы, подавил прыщи и поковырялся в волосах. Надо бы купить шампунь от перхоти… Мысли, как паутина в старом доме, норовили налипнуть буквально на каждом углу, а в расходившемся уме неумолимо подгружался опостылевший жизненный контекст. Вчера на ночь была какая-то нудятина, кажется, «Куда приводят мечты», которую даже не было сил выключить; сегодня четверг, скоро Новый год. Приятного в этом контексте было мало – он напоминал кроссовки, хоть и красивые, но неудобные, в которых тут же дают о себе знать все ранее натертые ими, но позабывшиеся за время босой ходьбы мозоли. Эту старую, заскорузлую боль Паня принимал уже лишь с усталым пренебрежением – как что-то неизбежное. А когда ему вспомнилось, что он – старший frontend-разработчик в «Мэйле», Паня прислушался к утешительным голосам прожеванной культуры и, натягивая брюки и кряхтя, стал напевать:
«Но падая из раза в раз, сгораю в атмосфере,
Себя слагая из воспоминаний и запретов»
Валидатор в троллейбусе произвел на Паню такое впечатление, будто он смотрел на настежь распахнутую дверь в свою квартиру, которую он, уходя, закрывал. Сегодня была пятница, двадцатое декабря. Надо ли ему вообще ехать в офис? Вчерашний день пробивался к Пане, как к королю через толпы людей пробивается бастард. Постыдный, старательно забытый. Все еще пытаясь не обращать на него внимания, Паня приложил «Тройку» и встал на площадке у дверей. Но движения вокруг стали слишком резкими, каждый раз как бы застававшими его врасплох, а звуки обострились. До Пани донеслись обрывки разговора двух старушек, сидевших ближе к водителю:
– Да, видела вчера в новостях; что люди творят…
– Говорят, и Путин там был.
– Ужас… ужас!.. – как бы все глубже проникалась этим «ужасом» первая.
Воротник рубашки вдруг показался ужасно тесным. От внезапно нахлынувших жары и духоты каждая волосинка на теле вдруг стала маленькой жгучей иголкой. Паня почувствовал себя мокрой, вываленной в песке мышью. Не чувствуя руки, он задрал рубашку под расстегнутой курткой. Круглой белой рулетки с пропуском не было. Ну, конечно. А откуда ей там взяться, если Паня вчера оставил пропуск на ресепшне? Но вместе с этим нужно было признать и все последующие события вчерашнего дня, а к этому Паня не был готов.
Шарахаясь от собственных мыслей, он, словно охваченный внезапной чесоткой, принялся обшаривать каждый карман одежды и рюкзака. Открыв рюкзак и не найдя там пропуск, Паня, однако, прекратил возню. Некоторое время он бессмысленно смотрел на дно основного отделения, а когда на ближайшей остановке открылись двери, он вышел.