— Так предзнаменования и предвестия, верно, идут от Бога? Я чувствую огромную тяжесть в груди, гнетущие мысли одолевают меня. Помнишь, Мария просила нас остаться дома?
— Я помню, что ты ей ответил!
— Ох, не напоминай!.. С давними детскими представлениями обстоит так же, как с иными хворями, от них можно до некоторой степени избавиться, излечиться, но они возвращаются, да-да, возвращаются! — Джакомо неловко взмахнул рукою, ветка обломилась и вместе со шкурками упала прямо в костер. — Идем отсюда, этот лес заколдован. Видишь, мой подарок Марии горит в огне! Подумать только, так много веселых зверушек расстались с жизнью — ни за что ни про что! Скорей прочь отсель, пока с нами не приключилась еще какая беда!
Лишь поздно вечером они вышли к озеру возле Таксинге, откуда был виден свет в окнах Грипсхольма. Полмили по льду — и они дома. И оба двинулись в путь. Вечер был студеный, в небе ярко мерцали звезды. Вдали высилась старинная башня, и одно из оконцев светилось красноватым светом — путеводный огонь.
— Мария сидит сейчас у очага, — сказал Джакомо, мысли о хорошо знакомой, милой комнате согревали его. — Старик тоже сидит у огня, смотрит, как она помешивает кашу. Ты видел, какие у нее белые руки? Вот она снимает со стены туесок с солью и прелестными пальчиками берет большую щепотку. «Не соли чересчур, — говорит старик, — а то Джакомо слишком влюбится». Она улыбается и думает обо мне, о нас с тобою, как мы тут на морозе. Ты, Ботвид, небось думаешь, что я стал ровно дитя малое! Кошка мурлычет, лежа на овчине: мурр-мурр-мурр. Диана лижет ей спинку, хитрит, хочет занять ее место… Ой, что это? — Джакомо замер как вкопанный. — Ты ничего не слыхал? Мне почудился звук рога!.. Гляди, свеча в комнате двигается! И окошко погасло! Теперь огонек в другом окне. Двигается, да как быстро! Будто кто-то со свечою в руке мечется из одной комнаты в другую! Ботвид! Ботвид! Там что-то необычайное происходит! Вот увидишь!
Протяжный, глухой гул — будто лед трескается. Джакомо с испуганным криком схватил Ботвида за руку.
— Мороз крепчает, — сказал Ботвид, — оттого во льду и громыхает. Ты, никак, оробел?
— Не знаю, что со мной нынче вечером, трушу, как заяц. Все ж таки дома что-то стряслось, наверняка! Видишь, свет мечется в окнах, трепещет, ровно блуждающий огонь над могилой убиенного.
Ботвид лег, припал ухом ко льду, вслушиваясь.
— Тише! Замри! — сказал он. — Ворота захлопнулись!.. Вот и засовы закрыли!.. Скорей, надо спешить, не то наши друзья до смерти перепугаются.
Они прибавили шагу, не сводя глаз с путеводного огонька вдали.
— Удивительно, — заметил Джакомо, — прошлым летом мы плавали здесь на лодке, а сейчас идем пешком. Те самые волны, что плескались тогда о борта, сейчас замерзли в камень.
— Весной они оттают!
— Тогда в голубом небе сияло солнце, а сейчас — глянь в это беспредельное звездное пространство! Они вроде как смотрят на нас, а? Тебе не кажется, что ты их слышишь?
Оба остановились.
— Почему строят церкви? — продолжал Джакомо. — Потому что люди сделались такими маленькими, с тех пор как стали жить скученно, покинули природу. Отчего народ не собирается под открытым небом, как во времена наших предков? Разве не чудесно — запрокинуть лицо вверх и на мгновение забыть о земле, видеть разве только вершины лесных деревьев!
Тут мимо них почти беззвучно скользнула какая-то тень и поспешила дальше.
— Что это было? — прошептал Джакомо, прижавшись к Ботвиду.
— Мужчина, бегом бежал, вероятно, чтобы не замерзнуть!
— Почему же мы не слышали ничего?
— Мы разговаривали, а у него на ногах меховые сапоги.
После этого Джакомо на некоторое время умолк. Грипсхольмский берег приближался, они спешили, почти бегом бежали, как вдруг заметили впереди, у подножия старинной башни, мельтешение факелов. Потом донесся глухой шум голосов, вроде как от скопища людей, жалобно взвыла собака, и факелы пропали из виду.
Не говоря ни слова, оба помчались во весь дух. Джакомо, по причине дородства, не поспевал за Ботвидом и то и дело умолял его не убегать.
Когда они наконец добрались до лодочного сарая, все было тихо, только наверху в башне горел огонек. Ощупью они доковыляли до ворот. Джакомо высек огонь, чтобы отыскать замок. Заперто. Раз-другой он постучал, меж тем как Ботвид запалил трут. Изнутри не доносилось ни звука, но огонь осветил большой белый крест, известкой начертанный над воротами.
— Ангел Господень[10], — прошептал Ботвид.
Джакомо стоял безмолвный и дрожал всем телом, а по щекам ручьем катились слезы. Он словно бы в один миг стал меньше ростом, загорелое мужественное лицо осунулось.