Однажды призвали Ботвида в церковный совет. Скончался старый сумасброд, притеснитель крестьян и распутник, господин Самсинг фон Бокстадхёвде. Щедрый спаситель Грипсхольмской церкви, он купил себе право погребения в оной; и теперь совет решил воздвигнуть ему достойный памятник, каковой Ботвиду надлежит изваять из мрамора и украсить живописным портретом покойного. Местом погребения назначили бывшую часовню Марии. Ботвид весьма вознегодовал и напомнил о тяжких злодеяниях усопшего, но в ответ услышал: о мертвых дурно говорить не след. На это Ботвид резко возразил, что дурно говорят об усопшем сами его деяния и что он, Ботвид, станет осквернителем храма Господня, коли воздвигнет изображение лиходея для всеобщего почитания, каковое в ходе веков перейдет в поклонение, и что ныне упразднили веру, которая позволяет покупать небесное блаженство, а вот господину Бокстадхёвде все же разрешили купить оное. Совет же немедля отвечал вопросом, уж не считает ли Ботвид пьяницу привратника и его распутную дочь более достойными поклонения, нежели усопший, на что Ботвид ничего сказать не сумел и вышел вон, давши тем понять, что заказ не принимает.
Дело это как будто бы отложилось, потому что долгое время о нем ничего не было слышно. Но вот однажды спустя полгода Ботвид сидел на кладбище, на скамье, какую поставил подле Марииной могилы. Было сентябрьское утро, ночной морозец опалил алые и желтые кленовые листья, и теперь, согретые солнцем, они падали, один за другим опускаясь на могильный холмик. Ботвид долго сидел там, глядя, как листья мало-помалу устилают зеленый дерн; иней таял на солнце и словно тяжкие слезы капал на опад; сонная пчела обследовала чашечки немногочисленных осенних цветов, уцелевших от ночной погибели, одинокая пищуха искала личинки, затаившиеся под корою. Тишина и покой окрест, бухта — как зеркало. Но вдалеке, в шхерах, слышны глухие, тяжелые удары весел. Ботвид очнулся от задумчивости, когда за спиною кто-то стал насвистывать песенку. Давние воспоминания ожили, и он попытался припомнить, что это за песня и какие там были слова. Тут прямо возле уха мужской голос пропел: «Что ж спите вы, люди честные?» — и перед ним появился Джакомо. Он еще больше располнел, лицо красное, брови седые.
— Здравствуй, старина, — начал Джакомо, пожимая Ботвиду руку. — Ты по-прежнему любишь кладбища. Много лет мы с тобою не виделись, много чего произошло с тех пор, но ты, по-моему, все такой же. Что ты тут делаешь среди могил?
Ботвид жестом указал на маленький крест.
— Кто здесь лежит? — спросил Джакомо как ни в чем не бывало.
— Мария, — ответил Ботвид, неотрывно глядя на него.
— Какая Мария? На свете много Марий… А-а, помню, дочка привратника! Прелестная была девица, жаль, что так печально кончила свои дни. Значит, здесь она похоронена? Даруй ей, Господи, вечный покой! А я, видишь ли, тоже займусь надгробием, для некоего господина по имени Окстадхёвде или что-то в этом роде. Говорят, тот еще был каналья, но мне-то какое дело? Голова у него была красивая, правда, волос маловато, но это вполне поправимо!
— Ты по-прежнему поклоняешься красоте? — спросил Ботвид; годы выжгли в нем ненависть, которую он некогда питал к Джакомо.
— Я ничему не поклоняюсь! — отвечал тот. — Живу, оттого что рожден на свет, и живу вполне хорошо! В жизни и без того хватает трудностей, незачем делать ее еще труднее. Помнишь, что я однажды говорил тебе: мир идет не вперед, а по кругу! Все бренно! Вот эта девушка, которую я любил, — исчезла, канула в небытие! Моя ли вина, что я этак создан, что эта могила, где она покоится, для меня теперь не более чем кучка земли, трава да две дощечки, сколоченные крестом. Чувства растут как волосы и борода, пока не поседеют и не поредеют или же вовсе не отпадут! Так уж оно есть, и ничего тут, черт побери, не поделаешь! Потолкуй с тем или с теми, кто все этак устроил! Нынче надобно затянуть пояса потуже, а завтра пойдет пир горой; людям потребно лишь разнообразие, перемена, все равно — к лучшему или к худшему; что вчера было хорошо, завтра будет плохо, а послезавтра — опять хорошо. Ешь или будь съеден! Вот ответ на все загадки бытия! Ну, прощай, до встречи! Пойду в церковь, займусь старым мертвяком, что отправился на небеса со всеми смертными грехами в одной руке и денежной мошною — в другой!