— Никак нам обоим предстоит взбучка?
Это и в самом деле был еще далеко не конец, поскольку на другое утро он получил письмо из Лондона, где она писала: «Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай» (лорд Байрон вам кланялся), ибо, делая выбор между ней и ее родителями, он явно предпочел последних.
Но поскольку никакого выбора ему не предоставили, все это было просто глупостью, причем глупостью с каким-то скрытым подтекстом.
Другое письмо, адресованное матери, было написано в повелительном тоне и вроде как означало «желаю успеха!» Мать истолковала письмо следующим образом:
— Это просто-напросто ревность, она боится, что ты наговоришь про нее здесь всяких гадостей и встретишь поддержку, она ведь настолько властолюбива, что и собственным родителям не позволит собой командовать, а уж коли ты подружишься с ее отцом и матерью, то она станет ребенком и в твоих глазах.
Он счел такое объяснение вполне удовлетворительным, но не совсем понятным, поскольку ей вообще-то следовало бы радоваться, что он так быстро покорил ее родителей и тем самым добился примирения.
Отец сразу помрачнел, рассердился и отправил ей телеграмму с требованием немедленного ответа. Словом, на горизонте начали сверкать молнии и небосвод затянули тучи.
Опасаясь столкновения, которое может произойти в этом доме, он в свою очередь телеграфировал: «Я выезжаю в Копенгаген и, если ты не приедешь, начну хлопотать о разводе».
Но он никуда не уехал, так как надо было ждать ответа.
Всю эту ночь он не сомкнул глаз, потому что положение сложилось хуже некуда. Если она примет развод, то как прикажете в мгновение ока разорвать только что возникшие семейные узы? Кто он такой, недавно появившийся на правах родственника и завоевавший доверие семейства? И что подумают тесть с тещей? Ведь для такого поспешного разрыва должна быть серьезная причина.
На другое утро из Голландии пришла телеграмма от его молодой жены. Но раз уж все пошло наперекосяк, то и эта телеграмма была так странно составлена, что содержание ее в равной степени могло означать как: «Еду к вам», так и: «Уезжаю в Копенгаген и надеюсь там с тобой встретиться».
Эта телеграмма оказалась своего рода яблоком раздора, три дня подряд тесть, теща и зять толковали ее то так, то эдак, но никакая жена за это время не приехала. Все напряженно прислушивались к паровозным свисткам, ходили встречать каждый поезд, возвращались ни с чем и снова принимались обсуждать телеграмму. В семье больше не знали покоя, и ни один разговор не заводили без того, чтобы не оборвать его на середине и не прислушаться.
На вторые сутки терпение тестя иссякло, потому что в деле возникло весьма важное для него обстоятельство: скандал! Весь городок знал, что к ним приехал зять, а жена где-то «потерялась» и теперь ее даже разыскивают по телеграфу. Поэтому тесть целый день просидел у себя взаперти, а потом бесцеремонно приступил к обсуждению финансовых проблем.
— А у тебя есть надежные источники существования? — спросил он.
— Нет, они не более надежны, чем у любого другого писателя.
— Господи! Тогда поступай, как другие, и пиши для газет.
— Да мои статьи ни одна газета не хочет печатать.
— А ты пиши так, чтоб хотели.
Это было много больше, чем способен вытерпеть скептик и пиетист, и все же он терпел, терпел и молчал, твердо решив, что уж чем продавать свою душу, лучше взять в руки гитару и бродить с ней от дома к дому, как безголосый уличный певец.
Тесть, который в молодости и сам писал романы и стихи, но сдался в борьбе за хлеб насущный для семьи, имел, казалось бы, право сказать: поступай так, как поступил в свое время я. Но с другой стороны, старик по собственному опыту знал, до чего мучительна подобная распря, его охватило сострадание, и он завершил разговор дружескими, подбадривающими словами. Однако уже в следующее мгновение вновь проснулась его не лишенная оснований подозрительность, и воспоминание о принесенной им некогда жертве наполнило горечью его душу. Выходит, он должен растоптать несчастного, который подвернулся ему под ноги. И поскольку тот молчал и безропотно слушал, злой гений, должно быть, нашептал ему, что человек, способный так терпеть, наверно, лишь потому и терпит, чтобы когда-нибудь войти в этот дом законным наследником. Далее он перевел речь на неблагодарных дочерей короля Лира, которые забросили семидесятилетнего старца, дожидаясь, когда тот умрет, а заодно растоптали и честь своего отца.
Так прошел день, но, едва зять удалился к себе, за ним снова послали, чтобы продолжить разговор.
Умея разделять чужое горе, как свое, он даже и не пробовал защищаться, на мгновение вообразив себя старым и обесчещенным, презираемым и заброшенным родными детьми.