В любви присутствуют все симптомы безумия: галлюцинации, способность находить красоту там, где ее и в помине нет, глубочайшую меланхолию, сменяющуюся буйным весельем без всякого перехода, беспричинную ненависть, нелепейшие представления об истинных мыслях другого (так называемые недоразумения), манию преследования, когда один просто-напросто следит за другим, умение расставлять силки и идти по следу, даже покушаться на жизнь другого, желательно с помощью яда. Все это имеет свои глубокие причины, и тут встает вопрос: не в том ли дело, что благодаря совместной жизни злые мысли одного, еще прежде чем они вызрели, бывают перехвачены и поняты другим и воспринимаются как уже осуществленные и ставшие былью. Ничто так не унижает человека, как возможность другого читать его потаенные мысли, а на это способны лишь супруги. Им не надо скрывать свое темное нутро, чтобы загодя расстроить намерения партнера, вот почему им кажется, что один из них шпионит за другим, как оно, впрочем, и есть на самом деле. Поэтому ничей взгляд не пугает их больше, чем взгляд супруга, и поэтому они беззащитны друг перед другом. Они видят судью подле себя, и судья этот готов осудить загодя еще не вызревшее злое намерение, а ведь человек не несет ответственности за свои мысли перед гражданским судом. Здесь он вступает в отношения, которые стоят на ступень выше обыденности. Здесь более строгие требования, более глубокие запросы, здесь прибегают к более тонким духовным способностям. Вот почему и христианская церковь рассматривает супружество как святыню и считает его малым чистилищем, а вовсе не источником райских наслаждений. Вот что, собственно, и подразумевает теория Сведенборга.
Супруги могут пребывать в мире и согласии, но они не должны в нем пребывать, не ощутив в наказание уколы шипов, когда надумают срывать розы. И конечно, omnia vincit amor (любовь побеждает все) означает, будто власть любви столь безгранична, что, получи она полную свободу, это уже угрожало бы миропорядку. Быть счастливым — преступление, вот почему счастье наказуемо.
Наши легкомысленные лукавые герои, надо полагать, обо всем этом догадывались, ибо, слегка повздорив, они затем мирились без объяснений и без причин, словно в размолвке был повинен не один из них, словно учудил это кто-то другой, неизвестный.
Так было и на сей раз. Впрочем, ненадолго. Несколько дней спустя словно бомба взорвался тот неоспоримый факт, который в нормальном браке воспринимается со смешанными чувствами как нечто вполне естественное, здесь же — с большим неудовольствием. Жена просто вышла из себя:
— Ты погубил мою карьеру! Теперь мне только и осталось, что опуститься до роли кормилицы. А есть мы что будем?
И снова в ней ожила неприязнь к мужу, которая переросла в ненависть. Независимая женщина рассуждала о мнимой несправедливости природы, которая якобы оставила на долю женщины все самое неприятное, забывая при этом, что краткий период боли сменяется великим и продолжительным счастьем, недоступным мужчине. Конечно же никакие разумные доводы здесь помочь не могли, и, когда улыбки исчезли, ситуация стала более чем серьезной. Теперь семейные сцены приобрели трагический оттенок, и как раз в это время был затеян процесс против его уже вышедшей книги, которая подлежала конфискации.
Настала осень, казалось, что солнце уже никогда больше не появится, веселая мансарда превратилась в неубранную больничную палату, стала тесной. И день ото дня крепла ее ненависть. Она не могла больше ходить в гости либо в театр, даже просто на улицу — и то не могла. А пуще всего ее раздражало, что доктор, приглашенный, чтобы констатировать опасную для жизни, неизвестную до сих пор болезнь, лишь рассмеялся, сказал, что так оно все и должно быть, и прописал сельтерскую. Вместо чуткой и понятливой подружки он имел теперь дело с некрасивым, невоспитанным, неразумным дитятей. И конечно, он стремился прочь, подальше от этих страданий. Все разговоры между ними прекратились, общение происходило при помощи исписанных клочков бумаги. Существует такая разновидность злобы, которую можно назвать подлостью и которую трудно описать словами, но легко опознать. Это подспудное зло в человеке, это назойливое желание сделать пакость без всякого к тому повода, пакость, не оправданную желанием мести или расплаты. И простить это очень трудно. В один прекрасный день он получил клочок бумаги с какими-то письменами, после чего он вообще не переступал порог ее комнаты.