И вот наконец майским днем, когда ярко сияло солнце, еще неведомый странник заявил о своем предстоящем появлении, и после двенадцати мучительных часов выяснилось, что это девочка, причем отнюдь не темноволосая.
Эту идиллию можно бы считать полной, однако вместо того ей пришел конец.
Дело в том, что малышке не по душе пришлось ее пребывание в юдоли скорби, а потому она и кричала дни и ночи напролет. Кормилец нанимали, кормилицам давали расчет. Пять женщин прошли через этот маленький дом, и каждая ухаживала за ребенком на свой лад. Отец выглядел как преступник и только всем мешал.
Жена заявила, что он совсем не любит ребенка, а это глубоко ее огорчает и заставляет страдать.
Зато сама она превратилась в мать — мать, и больше ничего. Она перенесла ребенка к себе в постель, она могла провести большую часть ночи, сидя на стуле и восхищаясь прелестью спящей малютки. Время от времени его тоже призывали восхищаться, он же находил прекрасной не девочку, а мать, когда та с блаженным видом углублялась в созерцание дитяти.
Но тем временем на горизонте начали сгущаться тучи. Народ в округе был чрезвычайно набожный, и неуемный крик ребенка дал повод к пересудам. Все любопытствовали, окрещен ли он.
По закону ребенку полагалось принять веру отца, но, поскольку родители относились к этому весьма безразлично, они сколько можно оттягивали крещение как дело второстепенное, тем паче, что ни одного католического священника поблизости не было.
В постоянном крике ребенка и впрямь было что-то болезненное, и, когда соседи начали шушукаться, к ним заявилась бабушка и потребовала немедля окрестить дитя.
— Люди недовольны, они даже пригрозили закидать дом камнями.
Молодые маловеры этому не вняли и только посмеялись.
Но ропот нарастал, какая-то крестьянка даже исхитрилась углядеть в саду нечистого, и вообще этот незнакомый господин не иначе как атеист.
Как можно было подозревать, здесь не обошлось без подстрекательства.
Словом, разговоры, брожение умов не прекращались; теперь, встречая на своем пути еретика, люди смотрели в сторону.
Наконец от стариков поступил ультиматум:
— Либо ребенок будет окрещен в католическую веру в двадцать четыре часа, либо пусть семейство убирается за Бельт.
На эту угрозу он ответил следующим образом:
— Мы, протестанты, проявляем в вопросах нашей веры полную терпимость, но, когда за этим скрываются денежные расчеты, мы можем быть такими же фанатиками, как и любой католик.
Положение становилось поистине угрожающим, потому что у молодых не было ни гроша, чтобы уехать. На его письмо по этому поводу поступил более чем короткий ответ: тогда убирайтесь отсюда.
— До чего ж нелепо стать мучеником за веру, которой у тебя нет. Вот уж не предполагал, что нам придется вести здесь Тридцатилетнюю войну. Но и вы берегитесь: норвежец уйдет! А с собой он прихватит свою дочь, как подданный Норвегии.
В штабе врага это вызвало некоторое смущение, но они вышли из затруднения, прибегнув к военной хитрости.
Ребенка признали больным. И с каждым днем болезнь его усугублялась. Потом заявилась бабушка со свитой и сообщила, что малышка долго не протянет.
Он ей не поверил.
Когда же он вернулся домой после долгой прогулки по лесу, его встретила жена и сообщила, что, пока он гулял, девочку наскоро окрестила повивальная бабка под наблюдением врача.
— И в какую же веру? — осведомился он.
— Само собой, в протестантскую.
— Ума не приложу, как это повитуха-католичка могла окрестить дитя в протестантскую веру.
Однако, сообразив, что и его жена участвовала в заговоре, он умолк.
На другой день малышка совершенно оправилась, и разговоры о немедленном отъезде смолкли сами по себе. Ставка одержала победу.
— Ох, иезуиты!
Ребенок, который, как ранее предполагалось, тесней привяжет родителей друг к другу, не оправдал возложенных на него надежд.
Прежде всего жена сочла, что он совершенно равнодушен к дитяти.
— Ты ее не любишь!
— Почему же? Люблю, но как отец. А ты любишь ее как мать. В этом вся разница.
Причина же заключалась в том, что он опасался привязаться к новорожденной дочери, ибо ему предстояла близкая разлука с ее матерью, и он это предчувствовал. А быть связанным из-за ребенка представлялось ему ненужными оковами.