– Спокойной ночи.
Белея невесомым облаком, Айя, поцеловав его на прощание, затерялась в темноте леса. Калеб пихнул руки в карманы. Вечерняя прохлада то и дело пускала мурашки по коже, но он, опьяненный жасмином, был безумно счастлив. Он нежился в воспоминаниях о желанном теле, путался в каштановых вьющихся прядях.
Как же прекрасна была эта наступающая ночь. Как прекрасен был мир и Айя, принадлежавшая теперь ему, Калебу, всецело. Лесная охотница, не боявшаяся ни волков, ни медведей, порой спрашивала его об очень забавных вещах, но эта наивность заставляла чувствовать себя очень мудрым и возмужалым. Рядом с ней он мог быть собой. Разве можно было променять ее на снобку Магду? Разве можно было променять этот цветок дикого жасмина на огородную маргаритку? Нет. Никогда и ни за что! Он поговорит с отцом. Будет спорить до последнего, если понадобится. Он станет заниматься делами, чтобы тот был им доволен, а если нет, то уйдет из дома. Отец был прав, в конце концов. Мужчина должен отвечать за свои слова. Главное, он ни за что не женится на Магде, пусть будет она трижды дочерью какого-то там важного человека.
Калеб задрал голову. В небе рассыпались звезды, готовые вот-вот обрушиться на него, а ему, счастливцу, было все равно. Он, как никогда, чувствовал плескавшуюся в нем решительность. Самое глубокое море было по колено, и он готов был вырваться из порочного круга, которым его окружили. Билось сердце, готовое вылететь из груди. Свободно и легко ему было, и свободой той веяло из лесу.
***
Вовсю звенел колокол, распугивая птиц. Оголтелые те трепетали крыльями, пытаясь скрыться от гремящей катавасии, и, не найдя подходящего места, так и летали по кругу. Люди расступались от входа в церковь. Они улыбались и перешептывались. Говорили, что невеста неимоверно хороша, и то было чистой правдой. Белое платье, с тугим воротом, мерцало на солнце расшитыми бусинами. Блестел большой круглый медальон, свисавший с шеи на длинной золотой цепочке. Фата ниспадала с головы. Светлые волосы невесты, убранные в косы, были украшены красивой шпилькой с нанизанными жемчужинами. Строго поджатые губы наконец-то разжались от счастья, да и весь снобизм, видимо, развеялся звоном колоколов. Никогда еще Магда не была столь прекрасна, столь нежна и кротка. Женщины со знанием дела обсуждали ее наряд, ее девичью красоту, ее едва ли не святую благодетель. Мужчины подбрадривали жениха, что выглядел смурнее тучи.
– Взбодрись, Калеб! Такая красавица тебе досталась.
– Счастливых лет вам, да детишек побольше.
– Счастья, счастья!
– Какая красавица.
– Улыбнись, увалень. Твое счастье от тебя на растоянии руки, – подначивал его шедший рядом Томми, говоря отнюдь не добро. – Добро пожаловать в мой мир, – чертыхнулся он в бок.
Разодетый Калеб печально посмотрел на птиц, перелатавших с крыш на крыши. Глупые птицы… Были бы у него крылья – он улетел так далеко, как только смог. Вот только желания его были желаниями, утонувшими в течении жизни, и, повинуясь всеобщему движению толпы, мужчина, окруженный безрадостным будущим, прошел в дом со своей женой, нелюбимой и нежеланной.
========== Терзания ==========
***
Притворив за собой дверь, Калеб тихо сбежал из спальни, кое-как натянув штаны. Он быстрее хотел выйти на улицу. Там вновь клубился туман, орошая росой посохшие травы и цветы, и как только юноша вывалился из дома, его обдала утренняя прохлада. Вчера жених, нынче муж подошел к большой бочке и многострадально выдохнул. В водной глади отразилось его великое страдание, потревоженное легкой рябью. С отвращением он вспомнил о пережитой ночи, будто его заставили сношаться с обросшей бородавками жабой.
Магда отнюдь не была жабой. Вчера она и вправду была необыкновенно красива, и, когда к вечеру ее косы распушились, придав очаровательную небрежность ее виду, Калеб даже подумал, что если бы не Айя, он смог бы с ней ужиться. Мысль эта посетила его голову до того, как они остались наедине. Тогда в спальне Магда попросила оставить ее одну, а когда он вошел, она, оставшись в плотной ночнушке, все выводила круги по бокам от кровати да читала заученные молитвы. На брачное ложе девушка легла многострадально, показательно жертвенно, едва раздвинув ноги. Когда Калеб не менее многострадально приготовился исполнить свой супружеский долг и попытался приподнять ее балахон, она чуть ли не зашипела. Вновь у ее губ сложились сердитые набожные морщинки, которые он терпеть не мог. В плотной ночнушке она раскрыла какой-то круглый кармашек, благословенный для благого дела, и он вынужден был будто нитку просовывать в игловое ушко.
Калеб до боли в щеках сжал зубы из-за постыдных воспоминаний о первой ночи молодоженов, казавшихся ему в какой-то степени отвратительными. Перед глазами тут же предстало лицо Магды, поджавшей от боли губы. Как же она неприятно стенала при этом… Как кошка по весне, подумал он, и, стараясь прогнать прочь ненавистные образы, окунулся с головой в бочку.
Айя была совершенно другой. С ней все было совершенно по другому. Как же она обнимала и ласкала его тем днем, словно лишь и была создана Ожтом, а, может, и какими другими богами, чтобы дарить ему свою нежность и любовь. За что же на его голову свалилось это несчастье, в виде столь ненавистной жены и проклятого брака!
Ведь он пытался побороться за свое, споря с отцом накануне свадьбы до хрипоты. Нужно было настоять еще больше и не дать женить себя на Магде, но отец мягко, но от этого не менее грозно, намекал, что Калеб тогда будет предоставлен сам себе, оставшись без отцовских средств. Стоит отдать должное – достаточно проницательный Рихард, наблюдая весь этот спектакль напокорности, даже заподозрил наличие у сына другой избранницы, но Калеб опроверг его догадки, сказав, что просто не хочет обременять себя свадебными клятвами. Признаться об Айе он не решился, но и сдаваться воле отца не собирался. Бравурно юноша было решил бросить все и строить жизнь самому. Впервые в глазах родителя засверкало даже какое-то уважение к своему отпрыску, но спустя несколько часов храброму и гордому Калебу, задумавшемуся о том, с чего бы начать, захотелось есть. Чувство голода становилось все острее, пересиливая желание борьбы, и он вернулся в просторную гостиную к обеду, решив, что в любой другой момент сможет променять блага этой жизни ради свободы и Айи.
Его не было больше недели в лесу. Как она? Скучала она по нему? Он весь изнывал от желания увидеться. Возможно объясниться… Он бы сейчас с радостью подстегнулся и побежал в ту чащу за серым камнем и не вернулся бы. Уж лучше ложе усыпанное жасмином, чем обложенное кругами Ожта, думал он, забывая, что до женитьбы думал похожим образом.
Калеб с тоской посмотрел в сторону леса, и в зарослях ежевики ему встретились знакомые светло-карие глаза. Замерев на месте, он спрева не поверил тому, что увидел, и зажмурился.
Прекрасное видение никуда не исчезло. В зелени действительно сидела Айя, светившаяся от радости. В своем укрытии она прождала Калеба с глубокой ночи. Оглядевшись по сторонам, она встала. Полагаясь на утренний безлюдный час, девушка легко и неслышно пробежала ланью и в мгновение ока повисла на шее у Калеба, обвив его руками. От ее распущенных волнистых волос пахло хвоей, и он, истосковавшись по ней, ее запаху, крепко прижал ее к себе.
Поцелуй их был сладок, но он, вспомнив о том, кем теперь являлся, тут же отринул от нее. С опаской Калеб огляделся по сторонам.
– Тебе опасно здесь находиться.
– Можно подумать, я этого не знаю, – рассмеялась она. – Ты не приходил, вот я и сама пришла. Думала, ты заболел… Слышала, рыбаки говорили, что Калеба, сына Рихарда, можно только поздравить. Поздравляю! – ладошкой девушка нырнула в свою суму и оттуда достала горсть ароматной лесной земляники.
Судя по ее тону, она совершенно не знала причину праздненства, да и поздравлять его было абсолютно не с чем. Он, было, обрадовался ее неосведомленности – ему не хотелось, чтобы она узнала от кого-то чужого, что он женился на другой.