Она кричала. Смолкая, часто дышала и все не могла надышаться. Дым поглотил ее почти полностью. Лишь слышался крик и стон. Лешая хотела спеть что-то еще, но все чаще срывалась на глубокий ненасытный кашель. Густой дым, обволакивая, душил ее. В припадках она билась головой о столб. Огонь поднимался все выше и выше. Приподнявшись на мысочках, она широко открыла рот, пытаясь вдохнуть воздуха, а может для того, чтобы закричать, но так и не закричала, закрыв глаза. Вдруг девушка обмякла. Голова ее упала, тряхнув крылом каштановых волос, и Айя повисла на веревках, затерявшись в клубах дыма.
– Кончилась ведьма, – облегченно сказал Карл.
– Да…
– А-а-а-а… – раздался пронзительный жалобный крик, заставив всех обернуться назад.
В своем старом костюме и шляпе с пером на пожиравший Айю огонь смотрел Леший. Рот с потемневшими зубами так и застыл от крика. Из глаз старика прыснули слезы. Сквозь толпу он кинулся к столбу. Франциск о чем-то замычал. Стянув шляпу с лысой макушки, мужчина кричал, хлопал руками. Он бросался в пламя, но из-за жара отступал назад. Кидаясь к людям, он просил вытащить дочь из огня, но от него лишь отмахивались, либо виновато отворачивались. Упав на колени, старик беззвучно зарыдал. Он жалобно позвал свою дочь, и Рихарду показалось, что Айя в последний раз попыталась приподнять голову. Пламя стремилось вверх по столбу, забирая у Лешего все, что он имел, и глядя на него люди вдруг содрогнулись. Дрожавший Калеб попытался убежать, но Рихард, готовый завыть от переполнявшей его злобы на всех этих людей, перехватил его за шкирок как щенка и заставил смотреть до конца.
– Айя, Айя, Айя, – то ли говорил, то ли пел старик. – Айя-я-я-я…
Он мял в руках шляпу. Пестрое перышко сломалось. Огонь полностью закрыл дочь от него, и он выпучил стеклянные глаза, до крови закусив кулак. Он горько завыл, как раненный зверь. Франциск сжал в руке горсть земли и, сотрясаясь от рыданий, растер ее по лицу… Не надолго он окаменел, уткнувшись лбом в землю. Франциск начал драть на себе волосы, царапая лысину до крови. Подняв широко раскрытые глаза к столбу, Леший резко поднялся и в последний раз прокричал имя своей дочери.
Остановить его никто не успел. Закричав от отчаяния, юродивый Франциск, подняв ворох искр, скрылся в огне вслед за своим ребёнком и больше никто его не видел.
Погодя пламя стихло, оставив за собой черный остов от столба. Шипели угли от жара. Медленно клубился дым, стараясь побыстрее улететь вместе с ветром…
От леших ничего не осталось.
Лишь пепел…
Да скверна на душе.
========== На круги своя… ==========
***
Тяжело вздохнув, мужчина отложил перо в сторону. Высыпав мелкого песка на влажную от чернил бумагу, Рихард сдул серую будто пепел пыль и отложил манускрипт в сторону. Устало он пригладил стянутые в тугой хвост волосы и посмотрел на медный круг, который, будь его воля, уже давно переплавил на ночной горшок. Мерно потрескивали дрова в камине. Танцуя, мерцали в темных глазах языки пламени. За окном вовсю сгущался сумрак, и из лесу донеслись первые крики совы.
Скрипнув креслом, все еще староста деревни встал и подошел к небольшому расписному шкафчику, в котором хранил книги. Взяв первый попавшийся том, он готов был спрятаться от всего мира в чтении, но его отвлек шум – с полки упала кукла с красивой резной головкой. Рихард замер… Подняв ее, рассмотрев в какой раз, он усадил ее на свой стол.
После случившегося Калеб едва не повредился рассудком. По крайней мере, в этом его пытались уверить Магда и Гретта, ставшая по случаю свидетельницей всего произошедшего ужаса в доме. Он не выходил из сарая, рыдая без умолку несколько дней и ночей подряд. Калеб пытался уйти в лес. Пытался раз, и два, и три. Каждый раз его возвращали, а когда на него махнули рукой, он вернулся сам, решив, что от его жизни в лесу никому не будет прока. Рихард с сыном не общался. Даже словом не обмолвился, а когда увидел, что тот вернулся в спальню к жене, пришёл в ярость и выставил Магду и Калеба за дверь со всеми их немногочисленными пожитками. Первое время они перебивались у Готфрида, а потом уехали – подальше от людских пересудов. Куда? Ему было все равно…
Рихард стал еще мрачнее. Чернота его глаз стала еще тяжелее, и ночью его можно было принять за мудрого иссиня-чёрного ворона. Поговаривали, что он хотел взять ребенка на воспитание, но слухи остались слухами. Неизвестно почему однажды он задался целью отыскать хижину Франциска. Ему помог один из охотников, бывавший в Лешей чаще, да лавочник. Так он и нашел скромное и тихое пристанище сумасшедшего и его дочери… То, что от него осталось. Там среди всего он увидел куклу, украшенную белыми лентами да высохшими цветами жасмина, и почему-то принес ее к себе.
Теперь она сидела перед ним на столе и недоуменно глядела в одну точку, будто упрекая его в случившемся.
Нахмурившись, мужчина достал из ящика увесистую фляжку. С хлопком он вытащил пробку и поставил рядом маленький стаканчик из серебра с выгравираванным фазаном на нем. Из фляжки полилась прозрачная жидкость, и в комнате запахло хмельной сладостью. Тяжело вздохнув, Рихард прошел к камину. Обернувшись, он посмотрел на принесенную куклу и вспомнил те обращённые к нему светло-карие глаза, обманутые и преданные. Вспоминал он и умоляющие о пощаде глаза жены. Он не спас ни одну, ни другую… Сжимая челюсти, да хмуря брови, он каждый раз корил себя за то, что не смог защитить именно Лешую. Вина жены имела место быть, как бы горько не было это осозновать, а в чем была виновата эта девушка? В том, что полюбила не того человека? Калеб, Калеб, Калеб… Поиграл цветок да бросил. И ведь сын его был не злодей. Добрый да добра не сделал никому… Правильно ли он поступил, защитив сына в обмен на жизни двух несчастных людей. Стоило ли это того?
– Нет греха тяжелее, чем предательство, – горько сказал он, залпом выпивая терпкий напиток. Питье обожгло ему горло, и он зажмурился. – И трусость… Трусость. Будь она проклята.
Постояв с секунду, Рихард опять посмотрел на куклу – единственное напоминание о том, что произошло. Ведь все, казалось, напрочь забыли об Айе, Франциске, Калебе.
Еще до отъезда Калеба из деревни пропал Томми. По странному совпадению, погодя несколько дней, из деревни уехала молодая вдова Илле, и лишь Джонни знал, что случайность эта не случайна. Рихард все сам думал уехать из этой деревни. До осточертения надоели ему проповеди Ожта да безумная фанатичность, с которой люди следовали заповедям круга. Но это означало струсить, а он не привык убегать. Так он и жил, улыбаясь, не улыбаясь. С головой он тонул в работе, и каждый раз, оставаясь наедине с самим собой, доставал маленькую куклу, украшенную белыми лентами, и повторял одни и те же слова, будто оправдывался.
Предательство – самый страшный из грехов.
После смерти Айи зарядил дождь, будто Ожт и вправду остался довольным принесенной ему жертвой. Крестьяне нынче собирали урожай, закопавшись в осенних хлопотах. Люди, не понимая, что они натворили, жили дальше; ходили в церковь, выводили круги в воздухе, страдали, радовались, любили и были любимыми. На площадь перед церквью они водрузили новый столб, позабыв о содеянном, и темневший от дождей он вновь ждал свою Скверну. Запевал Крайс в храме, восславляя Ожта.
Помнили о случившемся лишь он да кукла, а в остальном все стало как прежде… Так ведётся у людей. Они живут в хлопотах и умирают в хлопотах. Верят в богов, жестоких и безучастных. Любят и ненавидят. Рождают новую жизнь и отбирают чужую, умирая в самом конце. Жизнь вращает их по кругу, создавая видимость жизни, а потом все возвращается снова…
На круги своя.