– И?
– Они… Они стали хватать меня за руки, и мне показалось, что они хотят сделать мне больно.
Калеб поджал губы. О том случае он слышал. То были пара неразлучных охотников и горе-дровосек – заядлые пьяницы, но песен они и вправду знали много. После они долго уверяли жителей деревни, что видели деву леса – волшебницу необычайной красоты, но жители все привидевшееся списали на пьяный угар. А после разговора с пастором, те и вовсе умолкли.
– Тебе и вправду лучше держаться от деревни подальше, – тихо проговорил Калеб, догадываясь, что могло произойти с девушкой, будь те трое удальцов чуть трезвее. Вряд ли бы их остановила ее красота или наивность. Законы круга Ожта защищали лишь тех, кто внутри, а принадлежность Айи к деревенской общине оставалась под вопросом.
Айя его будто не услышала, пропустив слова мимо ушей. Уткнувшись подбородком в колено, она с головой погрузилась в свои воспоминания, и лицо ее вновь озарило почти детское благодушие. Она утопала в своих мыслях, и Калеб, теряя собеседницу, решился вытащить ее обратно.
– Лишь кот мяукнет, сова тихо ухнет. На небо взойдет луна, – начал юноша. – И звуки флейты тебя разбудят. Нам ночь отведена…
– А? – глаза у Айи вдруг широко раскрылись, и она сорвалась с места, усаживаясь поближе к Калебу. – А как дальше?
Услышь меня. Взгляни в окно,
И дверцы раскрой скорей.
Для флейты нынче уж темно,
С тобою мне светлей.
И ночь темна. Льет воск свеча,
И тени танцуют в ответ.
И о любви тебе страстно шепча,
Я рядом встречу рассвет.
Голос у Калеба был приятный, высокий, а когда мелодия спускалась вниз, отдавал медью. Он хорошо выводил мелодию, и воображение Айи живо нарисовало ночь, ухающую сову. В лесу их было очень много, а вот с котами она была знакома не так хорошо. Ей виделась свеча, истекавшая воском, пляшущие от луны тени деревьев, хотя в песне и пелось о совершенно других тенях. Скрытый смысл песни девушкой был не понят, и Калеб, глядя на ее наивный восторг, устыдился сам себе. Из всех песен, которые он знал, он вдруг решил выбрать ту, в которой был не прочь оказаться.
– Спой мне еще…
– После тебя. Какую песню ты пела? Я такой не слышал.
Айя нагнула голову и, выпрямившись, откашлялась, словно от этого ее исполнения многое зависело.
Когда звезды в небе меркнут,
Может, вспомнишь обо мне.
И позволят милосердно
Нам увидятся во сне.
Когда солнце в небе светит,
ты подумай обо мне.
Лишь услышишь – воет ветер,
Это я лечу к тебе.
– Красивая, – заключил Калеб, сам не отдавая себе отчет: говорил он о музыке или об исполнительнице.
– Я сама придумала.
Похваставшись, Айя хорошенько слукавила. Что-то подобное ей напевала Гаэлле, обожая упомянуть в песне и звезды, и солнце, и луну, но мотив, восходящий и в местах хромающий от ритма, действительно всецело принадлежал ей.
– Там был еще куплет, но я его забыла… А ты знаешь другие песни?
– Конечно. Я знаю много песен, – настал черед хвастаться Калебу, и он остался довольным тем восторгом, который озарил лицо Лешей.
– Спой мне… Пожалуйста, – девушка сладко упрашивала, подсев к нему еще ближе. От ее былой грозности не осталось и следа. И всего-то нужно было спеть песню, но он некстати вспомнил, что не может весь день сидеть рядом с ней в лесу.
– Нет. – Калеб почесал над правым виском. – Не сегодня. А то ты больше не придешь.
– Я приду. Обещаю, – взмолилась Айя, но тут же нахмурилась. – Только…
– Только?
– Обещай и ты…
– Что же я должен пообещать?
– Что не сделаешь мне… Ничего плохого.
– Обещаю, – без колебаний ответил Калеб.
Переглянувшись, они оба улыбнулись. Айя подняла руку. На ее ладони сидела божья коровка. Девушка наблюдала за ней, пока та не улетела, и вновь покраснела, поняв, что все это время с нее не сводили глаз. Прежде чем вновь заговорить, они молчали, и то и дело украдкой разглядывали друг-друга.
– Как тебя зовут? – вспомнил Калеб о столь важной вещи. – Или мне звать тебя… Лесной ведьмой?
– Если только я буду звать тебя Деревенским остолопом!
– Заманчивое предложение.
Они вновь улыбнулись.
– Меня зовут Айя. А тебя?
Калеб поднялся с земли. Он вроде как приготовился заговорить, но памятуя вчерашний ее уход, развернулся и небрежно бросил через плечо.
– Завтра скажу…
– Завтра? – Айя вскочила вслед за ним. – Нет! Я сказала тебе, как меня зовут.
– Тебя никто не заставлял.
– Ах ты… Скажи, а то я… Выстрелю в тебя из лука!
– Ты его не взяла… К тому же… Тогда ты точно ничего не узнаешь, – игрался с ней Калеб, и веселился и от своей игры, и от ее напыщенной ярости.
Не зная, как получить свое, девушка так и прошла с ним до самого серого камня. Там она вдруг резко остановилась. Голос ее стал ниже, брови ее насупились, и совершенно искренне она заявила.
– Если ты мне не скажешь… То я не приду. Ни завтра, ни когда либо, – сказала Айя, и эта угроза показалась ему куда весомей.
– Калеб.
– Калеб, – повторила она столь волшебное имя.
Вскочив на свой серый пьедестал, Айя наблюдала, как Калеб переходит на другой берег, вдоволь насмеявшись от того, что юноша едва не свалился с дерева-моста. Он на это ничуть не разозлился. Когда девушка смеялась, задатки грозной фурии исчезали, она забывала о своем оружии, опасливости. Светло-карие глаза светились от радости, и Лешая походила на игравшуюся лисицу, и такой нравилась ему. Очень.
Калеб пошел в деревню, слыша позади себя, как его новая знакомая, усевшись на камне, напевает спетую им песню. Он вспоминал ее слегка вздернутые глаза и родинку на правой щеке. Айя… Странное имя и даже глупое для такой девушки. Слишком простое. Какая странная девушка, страшившаяся людей, а не леса…
Калеб думал, думал и думал.
Наверное, она и вправду была ведьмой, околдовавшей его сознание своей песнью, да вот только зачарованный был не прочь зачароваться еще больше, не понимая, что и сам очаровал.
========== Сплетение ==========
***
По холмам полз туман, заволакивая все белесыми клубами. Размытое солнце едва приподнялось над землей, освещая укутавшуюся в полудрему деревню. Белая в крап коза смачно жевала траву во дворе, пуча глаза в разные стороны. Из открытого окна слышался раскатистый храп. Сонно урчали голуби на крыше, а у цветущего куста жасмина мерно жужжали шмели. Погруженное в сон поселение едва отмирало от сладкого и умиротворяющего сна.
Айя вышла от лавочника. Ей удалось обменять пару кроличьих и бельчачих шкурок с корзинами, которые наплел отец. Теперь ее кошелку оттягивал мешок муки. Еще там лежал кусок масла, и… Мужская шляпа. Темно-коричневая. С пестрым пером. Для отца.
После той истории с куклой, свой костюмчик он отмыл и хранил, как она хранила свою куклу. Он порой надевал его и даже танцевал с дочерью, напевая какую-то веселую мелодию. Это был какой-то странный обряд. Они будто праздновали что-то. Отец в подобные “праздники” часто мычал, с особенным волнением, словно пытаясь о чем-то рассказать. Возможно о прошлом… Добрый наивный старик, которого жизнь совершенно не пощадила.
Айя почувствовала, как глаза пронзила острая боль, и она зажмурилась. После их знакомства с Калебом, отец не спрашивал у нее про частые отлучки от хижины. Ей почему-то за них было немного стыдно, но и ужасно радостно. От этого ей хотелось порадовать и старого родителя. У нее теперь были красивые ленты, подаренные Калебом, а у отца теперь будет шляпа с красивой темно-зеленой лентой и пестрым совиным пером.
Прижав ношу, девушка кралась околицами, как делала не раз. Лавочник, старый друг юродивого Франциска, никогда не рассказывал в деревне о своей особой гостье от греха подальше. Уж слишком часто стали поговаривать о лесной ведьме, насылавшей порчу на урожай и людей. Приходила девушка к нему всегда на заре, трижды стучала в оконце, и после обмена побыстрее, стараясь не попасться кому-то на глаза, проскакивала в лес. Так было каждый раз, и каждый раз Лешей удавалось остаться незамеченной.