Над городом вставало солнце. Светлела днепровская даль и дрожала под шелком голубого марева. Было тихо, свежо, приятно. У Надежды снова стало легко и радостно на душе.
— Ты сейчас где, Саша? — спросила она.
— На заводе. В конструкторском.
— Конечно, на ДАЗе? — Она знала его давнее восхищение Алюминиевым заводом, на котором он проходил практику.
— Нет, я теперь запорожсталец! — с гордостью сказал Сашко.
У Надежды поднялась левая бровь. Она всегда вот так поднимается красивой, надломленной дугой, точно знак вопроса, когда Надежду внезапно охватывает какое-то сильное и непреодолимое чувство: то ли горькое, то ли приятное. Ведь она тоже получила направление на этот завод. Опять вместе! Как будет реагировать на это Василь?
Высоко в прозрачном небе показался «ястребок».
У Надежды дрогнуло сердце: на таком летает Василь. Засмотревшись, чуть не упала.
— Ой, прости, — опомнилась, когда Сашко подхватил ее. — Спасибо, Саша.
И снова оживилась.
— А ты, наверное, женился?
— И не думал.
— Почему?
Сашко смутился. Но, быстро овладев собой, сказал неожиданно смело и решительно:
— Потому что еще не нашел такую, как ты.
«Ого! — подумала Надежда, — Это уж слишком!» И погрозила ему пальцем, обращая все в шутку:
— Только без комплиментов, Саша.
А сама верила, что сказал он искренне, и это, конечно, польстило ее женскому самолюбию.
Дома, как всегда, дверь открыла мать. И конечно, сразу шумно засуетилась.
— Да как же это вы разминулись? — щебетала она. — Ну только что… ну минут пять как вышел.
Надежда не спрашивала, кто «вышел». По глазам матери поняла, что Василь. И не уточняла, куда пошел: была уверена — на пристань. Она обняла худенькую мать, нежно, как маленькой, вытерла платком мокрое доброе лицо, заметила, что та еще больше поседела. Совсем старенькая стала. Только глаза все такие же молодые, лучистые. Сквозь слезы они светились особенной красотой. Надежде было приятно, когда о ней говорили: «Характер отца, а глаза матери».
— Ну вот я и опять с тобой, моя Лукинична! — Лукиничной звали ее мать все, в счастливые минуты так любовно называла ее и Надежда. — Теперь уже никуда не уеду от тебя!
И, будто между прочим, спросила:
— Только почему же он так поздно, мама? Ведь пароход уже давно пришел.
— А разве у него один пароход? — ответила Лукинична. — Каждую баржу встречать бегал. День и ночь торчал на пристани. Дядя Марко уже подшучивал над ним: не по-солдатски это, говорит. Да чего же ты стоишь! Раздевайся, проходи, он скоро вернется. Обязательно. Чтобы в такой день да не быть? Что ты!
И пошутила:
— На аэроплане прилетит!
Но Надежда продолжала стоять. Она машинально крутила уже давно расстегнутую пуговицу дешевенького плаща. Даже Сашка забыла поблагодарить за помощь, когда он, поставив чемодан, сразу пошел, торопясь на работу. Она уже поняла, что Василя нет — его неожиданно вызвали в часть.
И кто знает, как долго она расстегивала бы ту пуговицу, если бы из соседней комнаты не послышалось:
— Бабуся! Бабуся! А где мои ботиночки?
Юрасик, узнав голос мамы, вскочил с кроватки и озабоченно засуетился: он никак не хотел показаться ей без новых ботиночек, купленных отцом накануне.
— Бабуся!..
Надежда бросилась к нему. Лукинична смотрела, как дочка возится с визжавшим от радости мальчиком — она то нежно-нежно обнимала его, то поднимала на руки, то снова целовала ручки, ножки, носик, спинку, — и в глазах ее стояли счастливые слезы.
II
Надежда проснулась. Теплая ручонка спящего Юрасика так приятно согревала шею, что ей не хотелось подниматься. Играя с ним, она и не заметила, как усталость одолела ее. Кругом были разбросаны игрушки, видно, Юрасик еще долго возился возле сонной мамы, пока не утих и сам, уткнувшись носиком в ее ухо. Надежда слушала легкий свист, ощущала на щеке сладкую, горячую влажность открытого ротика и лежала не шевелясь.
Комната была залита солнцем. За дверью на цыпочках ходила мать. Слышно было, как она осторожно переставляла посуду и тихонько ворчала на котенка, который от запаха лакомств беспрерывно мяукал. Из кухни доносился шум примуса.
Квартира у них небольшая, всего две маленькие смежные комнатки. Но то, что они обе выходили окнами на Днепр, на солнечную сторону, делало их уютными и веселыми, Надежда любила свою квартиру. И больше всего эту комнату. Сейчас она выглядела особенно привлекательно и празднично. И хотя в ней не было ничего примечательного: обычный стол посредине, несколько простых стульев, потрепанная кушетка, на которой лежала Надежда, столик с зеркалом, шкаф для одежды, выцветший от старости, и сосновая этажерка с книгами, — но все было расставлено со вкусом, любовно и во всем чувствовались порядок и чистота. «Мама!» — радостно подумала Надежда.