С момента встречи с шофером Каранатова, на площадке, когда выходил от Ольги, — времени прошло немало. Однако на протяжении всего этого периода Никаноров не был спокоен, что все для него закончилось благополучно. И всякий раз, если звонил Каранатов, который обычно делал это по вертушке, Никаноров вздрагивал, и пока продолжался их разговор — в любую минуту ожидал неприятного для себя вопроса об отношениях с Ольгой. Но проходили дни, состоялось немало разговоров с Каранатовым, а вопроса об Ольге он не задавал. Может, он ничего не знает о нашей связи? Как бы там ни было, а переживания оставались. В последние дни к ним прибавились еще: о последствиях драки, происшедшей перед самыми выборами. Каранатову, и сомневаться нечего, о ней уже доложили, пусть не во всех подробностях. И он, наверное, обдумал, как вести себя по отношению к директору. Из листовки он знал теперь и про Ольгу.
Весь день Никаноров работал без подъема, по долгу, по обязанности. Из головы не выходила предстоящая встреча с Каранатовым.
Обычно проходивший ко второму секретарю без ожиданий, в приемной первого директор был остановлен секретаршей:
— Вам придется подождать: у Михаила Михайловича инструктор горкома партии.
Никаноров уселся на диван, напрягая мысли о предстоящем разговоре, решил, если вопрос коснется драки и Ольги, скажет, что отказывается от участия в выборной кампании — уже отдал заявление в окружную избирательную комиссию. Каранатов ухмыльнется: «Струсил. Не ожидал. Зачем коллектив подводишь?» — «Дело не в коллективе. Не хочу, чтобы постельные тайны являлись мерилом достоинств и недостатков кандидата в депутаты». И тогда Каранатов закурит и скажет: «Не надо было давать повода для этого». И будет прав.
Дверь бесшумно открылась и от первого секретаря вышел Угрюмов, раскрасневшийся, с толстой, темно-коричневого цвета папкой под мышкой. Он снял очки, поздоровался.
«Старый знакомый опередил. Наверное, про драку выяснял подробности», пожимая руку, подумал Никаноров и тут же прошел в кабинет первого.
Не выходя из-за стола, Каранатов, кивком головы ответив на приветствие, молча показал на стул.
— Рассказывайте все начистоту. Я слушаю.
— О чем, Михаил Михайлович?
— Вы удивляете меня, Тимофей Александрович! Столько всего натворили, а говорите нечем поделиться.
— Я не на исповедь пришел. Видимо, для какого-то серьезного разговора.
— Сидячую забастовку инвалидов считаете несерьезной? О ней дали сообщения не только ведущие газеты страны. Зарубежные средства информации тоже не обошли вниманием. — Каранатов повысил голос: — Как же вы дошли до такого? Может, гордитесь? Ведь на весь мир прославились. Такая политическая близорукость!
— Это больше к Бухтарову и Полянину относится. Они голосовали против отчисления. Большинство-то в два голоса.
— Согласен. Я с ними уже беседовал. Полянину, думаю, не будете возражать, предложил на пенсию, Бухтарову объявил выговор на бюро. А что с директором делать?
— Вам виднее.
— За вами, Тимофей Александрович, и грехов больше. Одна драка чего стоит.
— Это несерьезное дело.
— Вы что, драку с кандидатом в депутаты тоже считаете несерьезным делом?
— Как на нее смотреть.
— Будем с партийных позиций смотреть. И не иначе.
— Что партии делать больше нечего? Милиция уже разобралась. Как мне сказал инспектор дознания, по данному конфликту в возбуждении уголовного дела Широкину отказано. Статья пятая, пункт второй уголовно-процессуального кодекса РСФСР.
— Я не юрист. Что это значит? — Каранатов щелкнул зажигалкой.
— Отсутствие состава преступления. Криминала нет. Постановление утверждено начальником райотдела милиции и согласовано с прокурором. Если кандидата в народные депутаты Широкина это не устраивает, он может обратиться в народный суд. В порядке частного определения. Но ему тоже ни к чему шумиха. Он мне звонил. И мы договорились, что претензий друг к другу не имеем.
— Зато у нас есть к вам претензии. — Каранатов встал из-за стола, прошелся по кабинету.
— Интересно, какие?
— Во всяком случае немалые. — Каранатов хитро улыбнулся и про себя подумал: «Посмотрим, как ты закрутишься, когда спрошу, что у тебя с Ольгой?» И вслух сразу начал именно об этом. — Поскольку ваши интимные отношения с Ольгой были давно известны моему шоферу, а теперь и широкому кругу избирателей, общественности, что вы скажете, Тимофей Александрович, о своем поведении?
— Я вам ничего не скажу. Это мое личное дело.