Обеими руками, почти не прилагая усилий, я легко оттолкнулся от приборной доски и повис на ремнях в невесомости. И тут я понял: мы падаем!
И страх ворвался. Он пронзил меня с головы до пят: «Давно ли мы падаем?! Какая высота?!»
Молниеносный ищущий взгляд на приборную доску: где?! Где указатель высоты и скорости?..
Десятки приборов. Мерцающее месиво из стрелок и цифр. Разберись тут!..
«Время!.. Уходит время! Черт с ней, со скоростью и высотой! Надо скорее выводить самолет из пикирования! Рвануть штурвал на себя…
Мысли, противоречивые, несвязные, стараясь опередить в невероятном беге время, наскакивали друг на друга, как бильярдные шары, и разлетались в стороны:
„Скорей! Скорей!!“
„Нет, торопиться, рвать штурвалом нельзя! Тяжелая машина дала разгон. Мы в отвесном пикировании. Самолет при резком выводе разрушится от перегрузки“.
„Земля! Где земля? Далеко ли? Близко ли? Скорей, скорей, уходит время!“
„Нельзя скорей, надо медленней… Развалится машина…“
О, голос разума! Как ненавидел я его в эти мгновения! Нельзя скорее — самолет развалится; нельзя медленней — можно врезаться в землю…
„Пропади ты пропадом! К черту разум! Может быть, все обойдется и самолет не развалится? Я хочу жить…“
„Ты хочешь жить в плену? — Это голос разума. Холодный, жесткий голос. — Ты хочешь, чтобы враг торжествовал?“
„Пле-е-ен?! — Я внутренне содрогнулся от ужаса. — Нет, лучше смерть!“
„Так говорят только трусы. Мужественные борются!“
„Трус?! Ладно. Конечно, я боюсь плена, я не хочу, чтобы враг торжествовал, и поэтому буду бороться!“
Обеими руками вцепился в штурвал и потянул на себя: руль подался легко, словно плоскости его находились в безвоздушном пространстве.
„Все! Конец… Перебиты тросы… Надо прыгать…“
„Прыгать?! Куда, в плен?..“
Опять этот разум! Вспоминаю: заложил ли я девятый патрон „для себя“ в ствол пистолета? Да, заложил.
„Тогда зачем же прыгать?“
Разум смеется надо мной. Он ловит меня на наивной хитрости, он уличает меня в нерешительности.
В бессильной ярости толкаю штурвал от себя и вдруг замечаю, что он живой! Дрожит чуть-чуть под слабыми ударами воздушных струй. Значит, целы тросы! Значит, аэродинамическая тень…
Рву штурвал на себя. Опять от себя.
Страх отодвинулся: я занят. Весь интерес моей жизни сейчас заключен только в том, чтобы зацепить рулем высоты побольше воздуха. Ага, наконец-то! Я торжествую. Самолет задрожал, застонал, руки налились упругостью.
Теперь надо тянуть штурвал на себя. Медленно-медленно. В груди холодный комок. Это страх. Он твердит свое: „Скорей! Скорей! Близко земля!“
„Медленней, медленней! — возражает разум. — Развалится самолет. Плен…“
Плен — это страшнее смерти. Весь холодея в ожидании удара о землю, миллиметровым движением тяну на себя упруго дрожащий штурвал. На плечи наваливается тяжесть. Все больше и больше. Штурвал вот-вот вырвется из рук. Держу. Продолжаю тянуть. В глазах — красная пелена. Голова, словно налитая свинцом, склоняется на грудь… Секунда, другая, третья… Я задыхаюсь. Вот-вот удар.
И вдруг разом — облегчение, невесомость. Вышли!
Широким движением отдаю от себя штурвал и передвигаю вперед секторы управления газом. Всхлипнув, заурчали моторы. Бросаю взгляд на прибор. Триста метров!
Я весь обмяк. В душе сумятица: радостное недоумение, горделивое чувство победы (что — взяли?) — все вперемешку. С минуту сижу бездеятельно. Прихожу в себя. С приборной доски мне тускло подмигивают зелеными кошачьими глазами мои друзья-приборы. Мигают звезды над головой. Ветром щекочет ресницы. С трудом доходит до сознания: нет фонаря кабины. Очевидно, снесло взрывной волной. Снимаю с лица кислородную маску, оглядываюсь назад. Прожектора, зенитки, вспышки рвущихся бомб. Все это уже далеко, и все это пройденный этап. Впереди большой, трудный путь, и кто знает, удастся ли его благополучно завершить. А пока нужно действовать. И еще: надо узнать, что с экипажем.
Ставлю курс, включаю ларингофоны. Тишина. Даже треска не слышно. Та-а-ак. Значит, вышло из строя переговорное устройство. Нажимаю на сигнальную кнопку пневмопочты. Та же история. Красная лампочка не загорается: нет тока, очевидно, разбит генератор.
Достаю из кармана листок бумажки и карандаш. Под блеклым светом приборов пишу крупными буквами: „Как дела?“, ставлю большой вопросительный знак. Вынимаю из зажимов патрон пневмопочты, закладываю в него записку и нажимом рычага отправляю патрон в хвостовой отсек, к радисту и стрелку. Затем резким движением педалей ножного управления трижды качаю самолет, вправо-влево.