И вот сегодня первый бомбовый налет на Кенигсберг. В люках самолета — бомбы, в баках — бензин «под завязку». Даже еще под фюзеляжем, на бомбовых замках, два дополнительных бака с горючим. Это придает самолету внушительный вид. Но мне эти баки не нравятся. С ними тяжелее взлетать, а в полете они создадут излишнее лобовое сопротивление, на которое придется потратить как раз тот самый бензин, что находится в них.
В несчетный раз мысленно перебираю основные источники экономии горючего в полете. Их четыре.
Во-первых, надо вести самолет так, чтобы весь маршрут пройти с минимальным отклонением от расчетной прямой. Чем меньше отклонений, тем, разумеется, короче путь.
Во-вторых, надо пилотировать машину так, чтобы она не рыскала по высоте. Здесь тоже немалый выигрыш в пути. По существу, мне предстоит более чем восьмичасовой полет по приборам.
В-третьих, нужно правильно эксплуатировать моторы. Чем больше высота, тем воздух беднев кислородом; бензин, не успевая сгореть, выбрасывается из чрева моторов вместе с выхлопными газами. Чтобы этого не было, летчик должен, ориентируясь по приборам-газоанализаторам, регулировать подачу воздуха от нагревателей в смесительные камеры моторов. Все это было бы проще простого, если бы газоанализаторы работали исправно. Но они безбожно врали. Доверившись им, летчик рисковал вывести моторы из строя.
И наконец, в-четвертых, отбомбившись по цели и возвращаясь домой, нужно опять помнить о ветре. Теперь он будет попутным и чем выше, тем сильнее. Значит, надо набрать как можно большую высоту.
Вот только «белое пятно» тревожило меня — наши газоанализаторы. А в остальном я к полету готов.
Солнце склонялось к закату. Все тише становились разговоры. Экипажи с нетерпением ждали команды на вылет. Нервы у всех натянуты до предела. Каждому хотелось побывать над Берлином.
Точка вылета самолетов продумана умно. Мы один за другим снимаемся с пустынно-болотистого места. Линия фронта здесь вытягивается длинным языком к западу, чуть не до Великих Лук, и можно лететь, почти не беспокоясь о том, что тебя атакует немецкий истребитель или обстреляют зенитки.
Еще светло, и местность под нами просматривается хорошо. Но мне смотреть некогда. Я весь ушел в борьбу за экономию горючего. Не спускаю глаз с приборов. Чуткая стрелка вариометра замерла в одном положении: набор высоты — четверть метра в секунду. Мне торопиться ни к чему. До цели успею набрать потолок — семь тысяч метров. А пока нам выгодней лететь на меньшей высоте: здесь встречный ветер слабее.
Через сорок минут полета выработался бензин из подвесных баков.
Говорю штурману:
— Баки выработаны. Сбрасывай их скорее ко всем чертям!
— Есть сбрасывать! — бодро отвечает Евсеев.
Через прорезь в приборной доске мне видно, как он склонился над бомбосбрасывателем.
— Впереди населенный пункт, — говорит Евсеев. — Давай сбросим их в огороды, мужикам на зажигалки!
Баки легкие, из прессованного картона, и опасности при падении не представляют. И конечно же, в них остался бензин. В хозяйстве он как пригодился бы! Но… порядок есть порядок.
После некоторого раздумья говорю:
— Нет уж, Николай Гаврилович, такими вещами шутить не полагается. Сбрасывай куда-нибудь в болото.
Справа от нас нашим курсом идет самолет. Его хорошо видно на светлом фоне северной части неба. А слева — темнота. Горят звезды. Странно. Мне такого никогда не приходилось видеть. На правом крыле — хоть заклепки считай, а левого не видать.
С трудом доходит до меня, что в Ленинграде сейчас белые ночи. Ну, а юг остается югом.
На меня откуда-то вдруг пахнуло сквозняком. Самолет вздрогнул. Вслед за тем невнятное бормотание штурмана:
— Ах, черт возьми! Ах, черт возьми!.. Как же это… Как же…
Включаю переговорное устройство, чтобы спросить, что случилось,
но меня опережает насмешливо-фамильярный голос радиста:
— Ну вот, товарищ командир, теперь можно и возвращаться…
Я опешил: такая вольность!
— Это еще что там за команда с хвоста?! Что вы себе позволяете!
— А как же? — обиделся радист. — Бомбы-то… сброшены…
Я не верю своим ушам.
— Что-о?1 Что вы сказали?!
— Сброшены, говорю… Вон они догорают…