В самом деле, как мне это прежде не приходило в голову? При богатой смеси, когда в карбюратор поступает мало воздуха, горючее, не успевая сгорать в цилиндрах, выбрасывается в глушители и, охлаждая их, придает им темную окраску. Проще простого!
Я нетерпеливо заерзал на сиденье. Черт побери, это уже было своего рода открытие! Волнуясь, осторожно сдвинул сектор подачи воздуха и поглядел на глушитель. Никаких изменений. Странно. Неужели я ошибся в выводах? И газоанализатор молчит. Сдвинул еще немного. Ага! Стрелка газоанализатора, показывавшего до этого крайне обедненную смесь, дрогнула и поползла к смеси богатой. Так. Хоть наоборот, да показывает. А глушитель?
Я смотрю на него минут пять. Наконец-то! Черное, чуть светившееся до этого колено трубы, уходящей под крыло, начало покрываться светлыми пятнами. Еще минут пять, и глушитель приобрел ровный темновишневый цвет.
Так. Хорошо. Чудесно! Уже смелее передвигаю сектор еще немного вперед. Нужно довести глушитель до светло-красного цвета.
Глушитель правого мотора мне не виден. Не беда. Зато он виден штурману. Я попрошу его помочь мне.
Через два часа полета мы изменили курс. Нас все время обдавало сыростью, и тогда вокруг раскаленных глушителей начинал светиться грязновато-красный ореол. Мы шли среди рваных облаков.
Вскоре под нами обозначилась линия фронта. Пожары, пожары и огненные швы пулеметных трасс и летящих снарядов. Что-то вспыхивало, взрывалось, летели искры, и к самым облакам вздымались мрачные столбы дыма. Внизу шли кровопролитные бои.
На несколько секунд мой взгляд остановился на бомбардировщике, летящем впереди. Четкий силуэт его был ясно виден на фоне освещенных облаков. А снизу, справа, силуэт поменьше. Истребитель! В тот же миг стремительные огненные язычки лизнули борт бомбардировщика. И его не стало… Он испарился в адском взрыве собственных бомб. А потом все исчезло.
Наш самолет вошел в облака.
Мы молчали. Все было ясно и так: Гришанин…
Вынырнули из облаков через десять минут. Осмотрелись. Тихо. Совершенно темно.
Спрашиваю у Евсеева:
— Сколько лететь?
— Сорок пять минут.
И все. Опять молчим. Бледное лицо Гришанина стоит передо мной. И радист приветливо машет рукой. Штурман… Кто у Гришанина штурманом? Ах да, Ципляков! Высокий такой. Балагур и гитарист. А воздушный стрелок вроде нашего Китнюка — круглый, как колобок. Нет их. Были — и нет. Ушли в ничто. Мгновенно. Может быть, даже и не успев узнать об этом…
А вот и цель. Впереди, слева. Прожектора, зенитки, вспышки рвущихся бомб. Все как надо…
Отбомбились. Отошли от цели. Взяли курс. Вошли в облака. Штурман закурил папиросу. Я не курю, но душистый дымок табака мне приятен.
Словно сидишь у кого в гостях за мирным домашним столом. Ровно гудят моторы. Мерцают приборы. Пахнут влагой облака.
Высота шесть тысяч метров. Холодно. Время от времени я поглядываю на глушитель. Ровный, приятный розовый цвет. Такой же и у правого мотора. Интересно, даст ли нам ощутимую экономию горючего это новшество?
Наверное, мы уже прошли линию фронта. Но штурман молчит и не просит, чтобы я вышел из облаков для уточнения маршрута. Что ж, ему видней.
Прошло еще минут пятнадцать. Начинаю беспокоиться. Вроде бы пора и курс менять.
Включаю переговорное устройство:
— Николай Гаврилович, ты не спишь? Наверное, пора и курс менять?
— Через восемь минут.
— Снижаться будем?
— Обязательно.
— Тогда пошли?
— Пошли!
Снижаемся. Пять тысяч метров. Четыре. Три!.. Мы вырвались из облаков.
— Ого! Что это — линия фронта?
Это мы выкрикнули чуть ли не хором. Под нами изломанные полосы пожаров, столбы дыма и нервно шарящие по облакам метелки прожекторных лучей.
Штурман в растерянности:
— Что за ч-черт?
А у меня в глазах силуэт самолета и яркая вспышка… Опять нарвались на то же место.
Синий луч коснулся крыла. Рядом глухо хлопнул крупнокалиберный снаряд.
Мы ушли в облака, растерянные, обескураженные. Что за чертовщина?! Судя по времени, линия фронта должна быть далеко позади…
Молча осмысливаем положение. Мне слышно, как вздыхает штурман, взваливая на себя всю ответственность за эту странную историю: потерял ориентировку, факт!
Стрелка индикатора радиополукомпаса, укоризненно кивая мне со своего циферблата, утверждает, что мы уклонились влево.