Евсеев взрывается:
— Черт бы побрал этот РПК! — Щелкает выключателем. — Держи прежний курс. Будем идти еще двадцать минут.
Двадцать минут — это сто километров. Ничего не понимаю. Как это случилось? Шли, шли и, пожалуйста, пришли!
Облака кончились. Над нами звездное небо. На земле — ни огонька.
Держу курс. До боли в глазах всматриваюсь в местность. Леса, овраги, поля. Какая-то река, железная дорога, шоссе…
У меня за голенищем карта. Развернуть бы ее, посмотреть. Но тогда нужно включить в кабине свет, а это, во-первых, опасно: можно привлечь внимание истребителей, а во-вторых, я все равно ничего не разберу: меня ослепит, и ночь за бортом станет для меня словно политая тушью.
Томительно проходит двадцать минут. Судя по маршруту, на месте излома курса должна быть река, железная дорога и город. Но под нами ровная местность с жидкими перелесками и маленькими хуторками. Где мы?
Штурман досадливо кашляет и дает мне новый курс. Теперь мы будем идти на северо-запад. Линия фронта слева. Это все, что мы пока знаем. Мало! Слишком мало или почти ничего, если учесть, что у нас в баках осталось горючего на три часа, то есть как раз столько, чтобы дотянуть до аэродрома. Ч-черт!..
Я уже принял все меры для строжайшей экономии горючего. Сбавил обороты моторам, снизил скорость. Сейчас нам важно не дальше пролететь, а дольше продержаться в воздухе. Прикидываю в уме: может, хватит горючего, чтобы продержаться до рассвета! Нет, не хватит.
О том, чтобы выйти на свою базу, нечего и думать. Оставалось надеяться на случай, который заботливо подсунет нам какой-либо аэродром с ночным стартом. Мало ли их тут разбросано!
Евсеев сидит, курит. А кто будет сверять карту с местностью? Кто будет восстанавливать ориентировку?
Так вот у него всегда: замрет и философски отдается воле случая. Никак не могу понять: то ли у него «заклинивает» что-то в голове, и он теряет всякую способность рассуждать, то ли это я его избаловал, как он любит выражаться — «счастливой звездой». Спорить с ним в это время, ругаться — бесполезно.
В таких случаях я стараюсь говорить с ним ласково: «Коля, милый, сделай то-то». Коля делает, но не так, как надо.
Еле сдерживаю себя, чтобы не взорваться.
— Слушай, дорогой. Ну, развернул бы ты карту, расстелил бы ее на полу, тебе ведь удобно. Посмотрел бы внимательно, прикинул. Вон видишь — река под нами? Какие крутые берега! Ведь можно ее опознать. А вон железнодорожный мост…
В наушниках слышен подавленный смешок. Это Заяц хихикает над моим елейным голосом. И смех и грех!
— Справа впереди аэродром! — неожиданно провозглашает штурман. — Самолеты летают!
Меня коробит его победоносный тон. Будто это его заслуга, что впереди появился аэродром.
— Чему ты радуешься? — спрашиваю я. — Это что — наш аэродром?
— Нет, конечно, — беззаботно отвечает Евсеев, — но мы там сядем.
Садиться на чужой аэродром — удовольствие маленькое. Вряд ли нас там накормят, а уж спать-то наверняка придется сидя в кабине.
— «Сядем»! — ворчу я и тут же, к слову, ехидно замечаю: — А ты уверен, что это наш аэродром, а не фашистский? А может быть, мы сейчас болтаемся над территорией, занятой врагом, а?
Штурман явно обескуражен.
— Ну-у, тоже мне, скажешь… Ясно, наш.
В голосе его неуверенность. Он так сбит с толку этим ночным приключением, что может сейчас поверить чему угодно.
На высоте тысячи метров подходим к аэродрому. Светится ночной старт, но какой-то странный. По кругу ходят три самолета, четвертый взлетает. Аэродром явно тренировочный, и самолеты небольшие. Возможно, что нам и не сесть здесь. Надо посмотреть, не то завалишься в конце пробега в овраг.
Договариваемся: я сделаю предварительный заход на посадку, и, когда мы будем проходить низко над землей. Заяц пустит вверх осветительную ракету. Мы увидим, какие стоят самолеты. Если большие или истребители, значит, можно садиться.
Снижаюсь. Включаю бортовые огни, захожу на посадочную полосу. Мне видны силуэты приаэродромных построек и стоящих в ряд самолетов. Все они мчатся на нас со скоростью свыше двухсот километров. Успеем ли мы разглядеть?
— Заяц, давай! — кричит штурман.
В воздух взлетает ракета. Сначала мне виден только ее искрящийся след, а затем мертвенно-бледное, дрожащее зарево освещает окрестность. Бросаю взгляд вниз направо и… ох-х! — под нами проносятся пять или шесть зачехленных немецких транспортных самолетов «Ю-52»…
— Немецкие самолеты! — кричит Заяц.