- А тебе это нужно знать? - едко спросила она.
Я посмотрела одним глазом. Это было не так больно, как двумя.
- Да, не веди себя как эмо.
Я видела, что она хотела сказать, что это я веду себя как эмо. Но она подавила это. Первое слово всегда считалось сильнее.
- Раз тебе важно знать, мы расстались.
Я открыла другой глаз, чтобы видеть ее лицо лучше. Она упрямо выпятила подбородок. Она выглядела уверенно.
- Ты в порядке?
Она кивнула.
- Никогда еще не было лучше.
- Значит, ты поступила правильно. Как он это воспринял?
Она рассмеялась и широко улыбнулась.
- Ему хватило наглости заявить, что он долго ждал, но так ничего и не получил.
- Какой же придурок, - сказала я, желая избить Лейтона.
- Настоящий придурок, - подтвердила она. - Так я и убедилась, что сделала правильный выбор. Он так злился, его лицо стало красным, он лепетал бред, говорил, что я никогда уже…
Я издала злой смешок.
- Этот мажор доиграется, и футбольная команда захудалого колледжа разобьет ему голову.
- Если ему повезет, - сказала она, гладя пальцем узор на моем одеяле. - А потом я сказала ему, что, видимо, противно, когда тебя так бросают. И я ушла. Ну, показала ему палец. И ушла.
Хоть моя голова болела, я склонилась и обняла Аду.
- Я тобой горжусь, - выпалила я, чувствуя себя странно эмоциональной.
Она фыркнула.
- Потому что ты так не умеешь, - но я видела, что она обрадовалась.
- Эй, послушай…
Меня перебил ужасный крик с первого этажа.
Крик нашей матери.
Мы на миг с ужасом взглянули в глаза друг другу, вскочили с кровати как можно быстрее. Я была только в длинной футболке, но это было не важно. Я никогда не слышала от мамы такой крик, и я молилась, что мы, спустившись, не обнаружим ее мертвой на полу.
Мы перепрыгивали по две ступеньки за раз, Ада крикнула:
- Мам!
- Девочки! - вопила она, звуча спокойнее, что меня обрадовало. Ее голос доносился из кабинета моего отца.
Мы поспешили туда. Дверь была открыта, мама стояла посреди комнаты, стопка бумаг была у ее ног, облака пыли поднимались, заметные в свете солнца, льющемся из окон, где были свернуты жалюзи.
Она стояла спиной к нам, застывшая, словно еще держала бумаги. Она смотрела на стены, и я тоже повернулась туда.
Кабинет отца был разрушен. На стенах были большие дыры, словно кто-то бил топором, куда попадал. Края дыр были в красном, такого же цвета были пентаграммы на стенах и потолке. Некоторые были размером с ладонь, некоторые - размером с колесо машины. Распятия, украшавшие комнату, были перевернуты. От этого мне стало еще страшнее. Было так жутко, что я содрогнулась и чуть не упала. Я впилась в край двери.
Ада и мама не смотрели на меня. Они смотрели на другое. Даже картины священников и религиозных фигур в рамках были искажены, их глаза вырвали, оставив черные нечеловеческие дыры.
- Кто это сделал? - шепотом спросила мама.
Ада тряхнула головой.
Только я знала, кто это сделал, но я не могла этого сказать. Мои родители не поверили бы, что это была Эбби. Но они бы поверили, что я сошла с ума, обвинили бы меня и где-то заперли.
Словно услышав мои мысли, Ада взглянула на меня, еще держащуюся за дверь, пытаясь бороться с похмельем.
Она странно посмотрела на меня, словно пыталась что-то понять. Словно думала обо мне. И я подозревала, почему.
Я вскинула бровь и едва заметно покачала головой. Она нахмурилась и посмотрела на комнату и маму.
Я знала, что она думала, что я сделала это во сне. Может, я решила превзойти случай с лаком и украла банки с красной краской, а потом обрушилась на религиозные вещи папы.
Я посмотрела на свои ладони. На них не было следов краски. Как и не было на ногах или где-то еще. Вряд ли я бы так хорошо себя очистила. Мне стало лучше. Какие магазины были открыты в три часа ночи? В «Волгринс» не было краски. Может, стоило поставить в моей комнате камеру, чтобы я перестала быть козлом отпущения.
- Нужно вызвать полицию, - сказала я сдавленным голосом.
Мама медленно кивнула. Было очевидно, что она потрясена. Как и все мы.
- Где папа? - спросила я.
- В церкви, - сказала Ада, словно не верила своему ответу.
Я выпрямилась и прошла в комнату. Похмелье или нет, но кто-то должен управлять ситуацией, а мама с Адой этого делать не могли.
- Слушайте, думаю, нужно вызвать копов. А потом они закончат, и мы все уберем. Я не хочу, чтобы папа это видел.
- Но кто такое сделал? - повторила мама. Ее акцент стал сильнее от расстройства, она сильно напоминала Жуткую клоунессу. Странное смутное ощущение встрепенулось в голове, словно думать вдруг стало сложно, словно требовалось пробиваться через кучу слоев.
- Звони им, - сказала Ада, вырвав меня из этого и указав на телефон в кабинете. Она схватила маму за руку и повела из комнаты.
Я моргала, чтобы разбудить себя, а потом схватила трубку и набрала номер.
Полиция пообещала, что пришлют ближайшую машину, вернула трубку на место, и два крика раздались из кухни.
Что теперь? Я оббежала стол и вырвалась в коридор, босые ноги шлепали по паркету.
Мама с Адой были у стойки, смотрели на рукомойник. Я быстро добралась до них и застыла, поняв, на что они смотрят.
Широкие шкафчики под рукомойником были закрыты, из щелей и из-под них текла красная жидкость. Она медленно сочилась, собираясь алой лужей на полу.
Я надеялась, что там была пара открытых банок с краской, и они разлились. Но я понюхала воздух, и там не было запаха скипидара, а жутко пахло сырым мясом, этот запах меня уже много раз преследовал. Не знаю, почему я так наивно подумала, что кто-то разрисовал стены отца краской. Это была совсем не краска.
Это была кровь.
- Я открою, - сказала Ада, приблизилась и склонилась.
- С ума сошла? - прошипела я и схватила ее. Я оттащила ее назад. - Ты не знаешь, что там.
- Но это пачкает мою кухню, - сказала мама. Я не успела отпустить Аду и схватить ее, мама схватилась за ручки шкафчика и открыла дверцы.
Тело свиньи без головы вывалилось оттуда на пол кухни с противным стуком. Она была скорее красной, чем розовой. У нее была рана на брюхе, склизкие органы и внутренности вывалились оттуда, едкая жидкость пролилась, когда они оказались в луже крови.
А потом я закричала. Все мы закричали и выбежали из дома на улицу. Аду стошнило в кустах, мама махала на себя руками, как птенец крыльями, а я жевала воротник футболки, пытаясь прикрыть при этом ноги, утренний воздух жалил их.
Это было отвратительно. Отвратительно и страшно. И где была голова свиньи? Я поежилась. Но я воспринимала это не так, как Ада с мамой. Наверное, у меня просто было больше опыта в таком. Хотя это не было хорошим моментом.
- Все хорошо, - сказала я, подойдя к ним, камни были холодными и грубыми под моими ногами. Я схватила руку мамы и сжала, остановив ее бесполезные взмахи. - Мам, все хорошо. Полиция едет. Они поймут… - я не сразу сказала дальше, - кто это сделал.
Она кивнула, белки ее глаз сияли, пока она озиралась. Я знала, что она думает. Что это мог быть кто угодно, что кто-то задумал зло по отношению к ней, к ее семье. Такое могло быть. Я не знала, была ли это Эбби. Отец был профессором теологии, у него могли быть недовольные студенты. Может, он кого-то завалил. Они могли так отомстить ему.
Но это не объясняло, как это произошло незаметно для всех. И я знала глубоко внутри, где оставался страх, что это было связано со мной. Это все было местью мертвой девушки.
Я не знала, что могу так сильно ненавидеть призрака.
Когда Ада выпрямилась (за последние недели я видела слишком много рвоты), она взяла себя в руки и помогла мне убедить маму, что все будет хорошо. Да, кто-то пришел и разрушил кабинет отца, нарисовал кровью пентаграммы, а на кухне свинья без головы и с кишками наружу, но я была уверена, что полиция с таким часто сталкивалась. Это же Портлэнд. Он странный!