Она оставила меня в комнате. Большая эгоистичная часть меня хотела молить ее остаться со мной, пока я не усну, но я знала, что утром ей в школу, а я могла поспать. Я собиралась принять что-нибудь для сна.
К счастью, на прикроватном столике оставалось немного «Никвила», и сон унес меня раньше, чем злой телевизор включился снова.
* * *
На следующий день я выбралась из сна от «Никвила» и заставила себя немного позаниматься. Я несколько дней не покидала дом, мое тело уже работало лучше. Я еще не могла бегать, внутренности порой болели, но я могла пройтись вдоль реки.
День был прекрасным. Солнце тускло светило из-за тонкого слоя тумана, что окутал реку и верхушки деревьев легкой тканью, но свет красиво плясал, и в воздухе ощущалась весна. Было приятно пройтись, а не спешить куда-то. Я неспешно наслаждалась природой, обращала внимание на прозрачные пруды у реки, где под водой сновали тени рыбок, на тонкие деревья, чьи ветви уже были с зелеными почками. Я вспомнила, как в детстве притворялась, что я в стране фей.
Когда я вернулась домой, мне было уже лучше, я ко всему относилась позитивнее. Одно меня тревожило в последние дни — что будет из-за того, как много дней работы я пропустила. Конечно, я не просила оказаться в больнице, но тут мое отсутствие ощущалось. Я знала, что Эш и остальные работали за меня (я говорила с Эшем, и он сказал, что все хорошо), но это не помогало мне в моем задании найти работу на полную ставку. Проблемы со здоровьем делали вас не самым лучшим работником.
Но у меня был план. Я собиралась пойти на работу и трудиться очень усердно. Я приму миллион таблеток от боли, если потребуется, я только хотела доказать, что на меня можно положиться, что я могу работать. Да, это была лишь глупая работа бариста, но пока я могла только так пробивать свой путь, чтобы уйти из дома родителей и не слушать их тревоги о том, что их ребенок станет старой девой.
Я была почти у дома, когда увидела снова соседку с ее лабрадором Чирио. Я помахала ей и помахала собаке (а как иначе), широко улыбнувшись.
При виде меня пес застыл на месте, чуть не сбив хозяйку с ног. Он смотрел на меня, его лапы напряглись, как доски, и немного подрагивали.
Я оглянулась, чтобы понять, нет ли рядом другой собаки или зайца, но ничего такого не было.
— Чирио! — возмутилась соседка. — Идем. Это просто Перри.
Она пыталась тянуть за поводок, но пес не двигался. И только губы раздвинулись, открывая идеально белые острые зубы.
Низкое рычание вырвалось из его пасти. Казалось, я его ощущаю телом.
— Чирио, что… — начала она.
Она не успела закончить, пес прыгнул, вырывая поводок из ее рук, и хозяйка упала на колени на бетон. Она закричала от боли, а пес бежал ко мне.
Чтобы убить.
Я развернулась, не мешкая, и побежала к дому, не обращая внимания на боль в боках, я просила ноги двигаться сильнее, бежать быстрее.
Я добралась до двери и услышала рычание рядом. Я захлопнула дверь, и Чирио врезался в нее телом. Я упала в фойе, а дверь открылась, ведь я не успела запереть ее.
Чирио тоже упал, на миг мы оба были на земле, смотрели друг на друга как хищник и добыча. А потом мы встали, и нас разделяла только открытая дверь.
Я добралась до нее первой, надавила весом, удерживая на месте, Чирио снова и снова врезался в дверь, и я сотрясалась от этого.
Я прижималась к двери, пока не смогла запереть, пальцы путались в цепочке. А потом я сжалась в комок у лестницы и плакала, пока родители не пришли домой.
* * *
— Ты не притронулась к пюре, милая, — мягко сказала мама, указывая на горку, от которой шел пар. Она выглядела так же аппетитно, как отходы альбиноса.
Мы ужинали, но я из-за случая с Чирио есть не хотела, хотя пюре и курица с пармезаном были среди моих любимых блюд. Я могла лишь гонять еду по тарелке, ощущая напряжение и подавленность одновременно.
Папа громко вздохнул и сцепил ладони, его короткие пальцы были в старых пятнах от чернил. Он опустил на них подбородок и смотрел на меня поверх толстых линз очков.
Я насмешливо посмотрела на него.
— Что теперь?
Его глаза тут же сощурились, но он сдержал себя в руках. Ссоры с ним до добра не доводили, но мне было плохо, и я устала от того, что все смотрели на меня, как на психа. Они и раньше так делали, а теперь стало только хуже.
— Мы все переживаем за тебя, — осторожно сказал он и посмотрел на Аду, чтобы узнать, против ли она. Но она была тихой, я видела, что она тоже беспокоится.
— Я тоже тревожусь, — призналась я. — Обычно животные меня любят.
Он вздохнул и откинулся на спинку стула.
— Перри, ты просто как-то разозлила ту собаку.
— Как? — воскликнула я. — Я просто помахала.
— Помахала собаке?
— Я всегда машу собакам! И всегда машу Чирио. Спроси соседку.
— Мы спросили бы, но она еще в больнице из-за колена. Это ее больное колено, ты знаешь.
— Нет, не знала, — я недовольно отодвинула тарелку. Она загремела по твердому столу. — Откуда мне знать? Не моя вина, что ее чертова собака сошла с ума.
— Перри! — возмутился он. Напряжение в комнате повысилось. — Мы не произносим это слово дома.
— Чертова? Черт? — повторила я. — Почему, черт возьми? Думаешь, бог тебя за это накажет? Поджарит как этот кусочек бекона?
— Перри, ради бога! — закричала мама, ее голос дрожал от стража и гнева.
Я смотрела на свою семью, на их напряженные лица и кипела от гнева. Не знаю, что произошло, но я словно теряла контроль. Не только над эмоциями, но и над собой, над телом и разумом, словно во мне было два человека. Пугало то, что в чем-то я это даже ощущала.
Я глубоко вдохнула носом и закрыла глаза, пытаясь взять себя в руки.
— Простите, — пробормотала я. — Не знаю, что на меня нашло.
Тишина. Я открыла глаз, увидела, как родители переглядываются. Ада посмотрела на меня большими глазами и похлопала меня по руке.
— Не переживай, чудик, — сказала она с улыбкой. Она посмотрела на мою ладонь и вскинула бровь. — Ого, в кои-то веки у тебя хорошие ногти.
Я нахмурилась и посмотрела на пальцы. У меня были хорошие ногти. Они были длиннее обычного, идеальной формы и покрытые блестящим коралловым лаком.
Комната начала медленно кружиться.
У меня никогда в жизни не было розовых ногтей. У меня даже лака такого не было.
— О, красиво, Перри, — добавила мама, радостно сменив тему. — Твои ногти обычно выглядят жутко.
Я убрала руку из хватки Ады и подняла к лицу. Это же была моя рука? Она соединялась с моим телом, на ней были следы шрамов от времени, когда я была подростком-эмо, решившим, что царапать себя булавкой — хорошая идея. Я подергала за края ногтей, чтобы понять, мог ли кто-то наклеить эти ногти в шутку. Но они были настоящими, были на моих пальцах, хотя я не помнила, чтобы так их красила.
— Что не так? — спросила Ада.
Я покачала головой, подавив смятение.
— Ничего, — выдавила я. — Просто… не помню, откуда этот цвет. Это твой?
Ада ближе посмотрела на мои ногти.
— Нет, эти слишком оранжевые. У меня есть такой оттенок, но с блестками.
Я с надеждой посмотрела на маму. У нее был идеальный французский маникюр.
— Не мой, — сказала она. — Но я бы себе такой взяла.
Я кивнула и посмотрела на ногти. Все вокруг меня кружилось, пока я думала. Когда я могла это сделать? Как я могла забыть такое? Это не было значительным, но это не могло просто забыться. И откуда этот цвет? Я не помнила, чтобы покупала его. Еще и розовый? Фу.
Такое бывало с пьяными. Может, я отключилась от «Никвила» или пока была на лекарствах в начале недели. Но это не объясняло, откуда вообще взялся лак. Может, я ходила во сне в круглосуточный магазин за лаком?
— Может, ты откроешь новую страницу, — сказала мама, изящно жуя салат. — Было бы мило, если бы…
Ее перебили три удара в дверь. Мое сердце сжалось в груди. Я заметила испуганное лицо Ады и поняла, что она ощущает то же самое.