После пяти минут пытки, взглядов друг на друга, пока мы прислушивались к каждому шуму в доме, смотрели на облака дыхания в воздухе и дрожали, он заставил меня опустить свечу на стол, а потом дал мне в правую руку белую свечу.
И мы вместе сказали:
- Белая свеча заполнит пустоту светом и надеждой.
Потребовалось пять спичек, чтобы загорелась свеча. При последней попытке я ощущала беспомощность, не знала, что будет, если мы не сможем закончить ритуал. Но последняя спичка сработала, упрямый фитилек вспыхнул, и огонек слабо заплясал перед нами
Максимус сказал:
- Эта свеча догорит, позитивная энергия наполнит это место, не впустив негатив, - мы повторили за ним. Он указал жестом, что я могу опустить свечу, и мы смотрели, как свечи догорают.
- Все? - тихо спросила я, его лицо сияло от огня. Танец добра. Танец зла.
- Мы закопаем их во дворе. Но не возле бутылочки.
Мои глаза расширились.
- Я не хочу туда идти.
- И я, - пропищала Ада.
Он слабо улыбнулся.
- И я не хочу. Но я могу сам, если вы хотите остаться дома. Одни.
Мы с Адой переглянулись. Что было лучше?
- Огонь почти догорел, - прошептал он, кивнув на свечи. Черная стала лужей воска, что лился с подставки на стол. Белая была близка к этому. Я была рада, что он принес короткие свечи. Оставалось пятнадцать минут, судя по часам на кухне, и надежда была лишь на то, что мама напишет мне, а мой телефон пока не вибрировал.
Черная свеча догорела с облачком дыма цвета оникса, через минуту это сделала белая.
- Хорошо, - я отошла от выступа, к которому прислонялась. - Пора закопать…
На этом свечи вдруг загорелись сами, хотя в них не оставалось воска.
- Ох, - сказала Ада. Мы смотрели друг на друга, не зная, что делать.
- Ждем, - неуверенно сказал Максимус. Он развел руки за собой, закрывая нас с Адой и удерживая нас. - Им нужно самим догореть.
Мы следили за огоньками, а они танцевали в холодном воздухе. Мой телефон загудел, мы вздрогнули, а я охнула. Дрожащими пальцами я вытащила его из кармана и посмотрела на экран. Мама.
- Огням лучше догореть за эти десять минут, - предупредила я.
- Они вообще не должны уже гореть, - сказал Максимус.
Я склонилась, отодвинувшись от его руки, и посмотрела на свечи. Они были лужами, за прозрачным воском и огнем я видела металл подставки. Сам воск горел. Как такое возможно?
И тут ужасающий грохот заполнил дом. Звучало так, словно распахнулась входная дверь.
Свет вокруг нас погас.
Огонь потух.
Мы оказались в темноте.
Ада заскулила.
Раздался рев, шорох из гостиной, я уловила в коридоре сияние. С любопытством и страхом мы покинули кухню и пошли вместе, с опаской вышли в коридор. Входная дверь была распахнута, соль перед ней танцевала, словно играла с невидимым ветром, который мы не чувствовали. Соль взлетала и падала, а потом разлетелась по паркету, как дорожка, мимо наших ног, а потом повернула вправо, в сторону гостиной, где было сияние.
Мы пошли за ней, и я не была удивлена, увидев, что в гостиной ярко горит, трещит и ревет огонь в камине. Сначала казалось, что кто-то стоит перед огнем, черный силуэт смотрел на пламя спиной к нам. Но это была игра света, потому что я моргнула, и там никого не оказалось.
- Кто зажег огонь? - спросила Ада. Казалось, ее хрупкая фигурка сломается пополам от страха.
- Или что? - добавила я, это не помогало. Она пошатнулась и прижалась к дверному косяку.
- Там… что-то есть, - сказал Максимус, сосредоточенно щурясь. Он пошел широкими шагами по персидскому ковру.
- Осторожно, - с тревогой окликнула я.
Он замер перед огнем, посмотрел на него пару мгновений, напоминая то, что я видела до этого. Было очень похоже. У меня было предчувствие?
Он схватил кочергу справа от себя и осторожно ткнул ею в сердце огненного зверя.
Мы с Адой пристально следили за ним, он вытащил кочергу и повернулся к нам. Конец кочерги пронзал, как гарпун рыбу, прямоугольный кусочек бумаги.
Он медленно подошел к нам, глядя на нас с растущей тревогой.
- Что это? - спросила я.
Он осторожно снял бумагу, которая обгорела, дымилась и была обтрепана по краям, с острого конца и показал нам.
Это была фотография.
Не просто фотография. Наша последняя семейная фотография, сделанная три года назад. Хотя от огня цвета выгорели, было четко видно маму и папу, стоящих за диваном, и нас с Адой, устроившихся перед ними, вежливо скрестив ноги, улыбаясь. Фотография была счастливой.
Была.
Наши глаза были замазаны черным, ровными кругами.
Я забрала ее из руки Максимуса, мне было плохо, узел страха был в животе.
Нас окутала тяжелая тишина, мы обдумывали значение фотографии.
Это была угроза? Предупреждение? Знак?
И кто это оставил?
Я открыла рот, чтобы задать эти вопросы, когда сильный порыв ветра обрушился на камин, потушил огонь за раз, оставив нас снова во тьме, вырвав фотографию из моей руки.
А потом зловеще и медленно проскрипела входная дверь.
И…
Раздалась ругань на шведском.
- Что это такое?
Вернулись родители. Я слышала, как сглотнула Ада.
- Перри, Ада? - позвал папа из-за угла.
- Что такое? Почему так темно? - крикнула мама. Я представляла, как она кривится при виде разбросанной соли.
Вдруг свет загорелся в коридоре. Мы услышали щелчок на кухне, а потом они вскрикнули.
Теперь в гостиной было достаточно света, чтобы мы видели друг друга. Я не увидела нигде фотографию и не знала, куда ее унесло, но подозревала, что разницы уже не будет, если ее найдут родители. Они уже разозлились из-за бардака на кухне.
Я вздохнула. Похоже, мне было, из-за чего еще бояться. Я посмотрела на Аду и Максимуса.
- Вот и веселье.
Мы вместе пошли к неизвестности, покинули комнату и прошли на кухню.
Родители смотрели на самодельный алтарь. Отец был в ужасе, а лицо мамы покраснело. Может, от алкоголя, может, от гнева.
Они посмотрели на нас троих, и я видела, как им сложно все сопоставить. Они были удивлены.
Я старалась объяснить все как можно лучше, и как я думала, что происходит что-то странное из-за плохого состояния, выкидыша, кошмаров, ботиночков и лунатизма.
Мама просто качала головой, у нее не было слов. Ей и не нужно было говорить. Я знала, о чем они думали. Отец был потрясен и в ужасе, что я творила «колдовство и магию» под его крышей (так он и сказал), а мама была расстроена, что ее дочь вернулась к прошлому, когда я видела воображаемых людей и обвиняла демонов в поджоге домов.
Конечно, они мне не верили. А с чего бы? Они никогда мне не верили. Они верили лишь тому, что я снова сошла с ума и шла по той же скользкой дорожке. Только моего объяснения моих мыслей о том, что происходило, им хватило, чтобы все сложить вместе. Но они не считали, что меня терзает призрак, они решили, что я снова схожу с ума. Лицо мамы исказилось, она хмурилась, и это ее старило и напоминало мне о тех годах.
Порой говорила Ада, ее сердце все же было добрым, и она пыталась заставить их увидеть, что здесь что-то происходит, что мы хотели как лучше. Но все ее старания родители не воспринимали. Ада была любимицей, но все еще была подростком, и в таких делах ее в учет не брали.
Они готовы были слушать только Максимуса. А Максимус едва произнес хоть слово. Он не защищал меня и не поддерживал. Он молчал, возвышался и смотрел, почти с неодобрением, словно вдруг оказался на стороне моих родителей, словно весь этот ритуал не был его идеей.
Наконец, когда я закончила речи, и Ада начала тихо убирать все, родители потрясенно посмотрели на Максимуса.
- А что расскажешь ты об этом? - холодно спросил мой отец.
Не глядя на меня, он улыбнулся им и сказал.
- Мой взгляд почти совпадает с Перри.